В здании музея, специально построенного на берегу Ангары, до сих пор хранятся богатейшие коллекции ВСОИРГО. В числе экспонатов – онгоны, то есть бурятские обереги – вместилища духов, которые собрал известный бурятский этнограф Матвей Хангалов, работавший во ВСОРГО.
Как не ушибить хозяина огня
«Огонь – это доброе существо, живущее тут же, в юрте у каждого бурята, в его очаге. Это добрый старичок с ярко-рыжими волосами в красном халате, зовут его Сах'яда Нойон или Гали-Эжин. У него есть жена Сахале-Хатун. Гали-Эжин вникает во все мелочи дома и охраняет его и всех домашних от козней разнообразных мелких духов-вредителей» – так описывал духа – хозяина огня известный этнограф и антрополог, член Восточно-Сибирского отделения РГО Бернгард Петри в своей работе «Старая вера бурятского народа».
Девятисантиметровый онгон хозяина огня изготовлен в середине XIX века из дерева, сукна и шерсти. В музей он поступил в 1917 году от Матвея Хангалова. У бурятов также часто встречались нарисованные и скульптурные изображения хозяина огня. Нарисованные онгоны отличались от других тем, что в нижней части имели карман для жертвоприношений.
Онгоны огня были домашней святыней и висели в глубине юрты, на правой, мужской, ее половине. Они охраняли дом и изгоняли из него злых духов. Ничего нельзя было съесть или выпить, не поделившись с огнем. Утреннее домашнее жертвоприношение огню было обязанностью женщин. «Кормили» огонь маслом и жиром, так как думали, что его дух любит легковоспламеняющуюся пищу.
Огонь считался родовым достоянием и принимал новых членов семьи. Например, невеста во время бракосочетания обязательно совершала обряд «кормления» огня. Если огонь принял поднесенное – это знак, что она принята в род. Когда строили новую юрту, нужно было совершить обряд перенесения огня из юрты отца. Гость, войдя в юрту, закуривал от родового огня и тем приобщался к дому. По представлениям шаманистов, пламя также обладало очистительной силой.
Огонь постоянно поддерживали, так как потухание его рассматривалось как повод для прекращения рода. Если бурят умирал бездетным, говорили: «Гал гуламтань унтараа!» («Очаг его потух!»). Именно поэтому самая страшная клятва бурята звучала так: «Пусть потухнет мой очаг!». Бездетность рассматривалась не только как проблема супругов, но и беда всего рода. Тушение огня считалось величайшим кощунством.
По заметкам этнографа и антрополога Бернгарда Петри, дух огня защищал детей: «Огонь охраняет детей в самом нежном колыбельном возрасте, когда всевозможные духи употребляют разнообразнейшие ухищрения, чтобы сгубить малюток. Зыбку с ребенком всегда ставят так, чтобы между ней и дверью находился очаг. Покуда он горит, ни один дух-вредитель не посмеет проникнуть ни через дымовое отверстие, ни через дверь: огонь забросает его искрами, а этого духи очень боятся».
Буряты ухаживали за огнем и не делали того, чего он не любит. Бернгард Петри отмечал: «Так, с размаху нельзя бросать дрова в огонь, можно ушибить его. Нельзя ковырять в огне острыми предметами, можно выколоть ему глаз. Нельзя шалить с огнем – он обидится; нельзя лить на него воду, это ему неприятно. В огонь нельзя бросать сор – это оскорбит его; все, что дымит и воняет, огонь не любит. В огонь нельзя мочиться – это осквернит его. Огонь надо стремиться поддерживать неугасимым, давать жертвы и делиться всем, тогда огонь будет доволен и в благодарность позаботится о благополучии дома».
Легенды о луговых женщинах
Есть интересная легенда о появлении двух других бурятских онгонов – «Луговые женщины» и «Хоринские заянки».
Онгон «Луговые женщины» («Нугын эзыинууд» по-бурятски) распространен у балаганских бурят. «Луговые женщины» считались покровительницами покосов, лугов, утугов и улусов, но в то же время в них видели духов, охраняющих детей и домашний скот. По некоторым данным, они были дочерями самого неба – Эсэгэ Малаан Тэнгри. Их местопребыванием считались луга.
На онгонах изображены три женщины. Их рисовали по-разному: на одних они очень суровые, на других – веселые, похожие на милых кудрявых девочек с косичками. Легенда такова. При переезде в брошенном улусе оставили старух, которые могли быть бременем на новом месте. Они умерли от голода и холода, прокляв неблагодарных односельчан. На новом месте у людей начались болезни, падеж скота, непогода и неурожай. Тогда был сделан онгон, его начали кормить и поить – и «Луговые женщины» стали покровительницами скотоводства и земледелия. А также покровительницами целых улусов – поэтому их можно отнести к родовым онгонам бурят. Хранились они в берестяных сумочках внутри юрты, в мужской, правой ее половине.
Существует сходный сюжет о хоринских девицах-заянках («Хориин хоёр заяан»). Двух сестер-сироток мачеха выгнала из дома, они погибли мучительной смертью. Девушки были потомками разных шаманских родов по материнской линии и после смерти начали наводить порчу на скот. Ягнята умирали до тех пор, пока не был сделан онгон. Духи девушек вознеслись на небо к тэнгриям, где получили звание «заян» – святых. К этим онгонам женщины хоринских бурят обращаются в трудную минуту.
У «Хоринских заянок» было право собирать людей для коллективных шаманских обрядов. В Прибайкалье с ними связаны так называемые найгуры, или боолоошины – от слова «боолэхэ» («шаманить») – шествия толп людей, охваченных религиозной экзальтацией. Найгуры часто возникали в период больших эпидемий и охватывали ряд улусов и даже ведомств. Их практиковали тункинские, байкало-кударинские и баргузинские буряты. Особенно частыми и массовыми они были в последней четверти XIX – начале XX в. Последний найгур в истории бурят наблюдался в 1934 году на Ольхоне.
Колыбель против духа Ады
Детская смертность в XVIII-XIX веках у бурят была крайне высока. Постоянная боязнь потерять ребенка выражалась в соблюдении всевозможных предохранительных мер, магических церемоний и обрядов. Детская колыбель была одним из важных атрибутов, охраняющих ребенка от злых духов. По материалам Хангалова, у бурят встречались детские люльки трех видов: самая старинная – берестяная, деревянная, как у балаганских бурят, и более новая, заимствованная от русских. Именно она представлена на фото.
Внутрь колыбели буряты стелили овечьи пеленки, под которые клали острый предмет – нож или кнут, как оберег (когда оставляли ребенка одного или с маленькими детьми). Для удобства в нижней части люльки проделывали отверстие для детских испражнений. К бортикам в качестве оберегов привешивали также следующие предметы: бедренную кость ритуального животного, которая являлась одновременно игрушкой для ребенка, миниатюрный молоток, нож и стрелы. Оберегами служили шкурка и крылья филина или его голова, которые вешали на стену около колыбели или над входной дверью. По воззрениям бурят, злой дух детских болезней по имени Ада боялся филина. Исследователи говорят в этом случае не только о филине и сове, но и о «другой большой птице», которая также отгоняет злого духа от бурятских младенцев.
Боялся злой дух Ада якобы и волка, поэтому новорожденного заворачивали в волчью шкуру. Охранительное значение придавалось и рисункам на колыбели, вырезанным на ее стенках и изображавшим лук с положенной на него стрелой, как бы готовой к полету. Оберегами считались также ветки шиповника, которые привешивали над дверью или на колыбель.
На второй или третий день после рождения ребенка (после обряда захоронения последа) справляли обряд первого пеленания и укладывания ребенка в колыбель – oлoгoдo урулха (oлгo — «люлька», урулха — «вводить», следовательно «вводить ребенка в люльку»; то есть ребенок входит в свой дом) или у балаганских бурят – торолго. Заранее делать колыбель у бурят считалось греховным, поэтому она готовилась к моменту проведения самого ритуала. Любая колыбель, старая или новая, перед обрядом первого пеленания ребенка очищалась огнем и окуривалась дымом можжевельника или богородской травы. Трижды вокруг колыбели обносили жертвенник с горящими углями и благовонными травами. Обычай окуривания был связан с верой в магическую силу огня, который обеспечивал ребенку в будущем его спокойствие, сон и безопасность.
Вокруг колыбели собирались дети. Хангалов писал, что рядом с колыбелью сажали маленького мальчика или девочку (в зависимости от пола ребенка). Одна из женщин, обычно повивальная бабка, держала на руках новорожденного, другая – сваренную бедренную кость бычка (или барана) – шаата сэмгэ как обязательный атрибут этого обряда. Около колыбели клали также молоток или кинжал. У собравшихся детей спрашивали: «Кого укладывать в люльку: ребенка или кость?» Дети отвечали: «Ребенка». Следовал следующий вопрос: «Кого положить в люльку: ребенка или молоток?» Отвечали: «Ребенка». Эти вопросы с перечислением предметов повторялись дважды или трижды. Затем следовал вопрос: «Как пеленать ребенка: вверх головой или вниз?» Малыши дружно отвечали: «Вверх головой». После этого кость отдавали детям, которые отвечали на вопросы. Они съедали мясо с кости, после чего кость клали в колыбель в качестве оберега. И только после этих традиционных вопросов-ответов, которые составляли основную часть обряда, ребенка, завернутого в шкурки, укладывали в приготовленную люльку.
Справка «МК Байкал»:
Матвей Хангалов родился в 1858 году в булагатском улусе Закулей – ныне это село в Нукутском районе Иркутской области. Окончил учительскую семинарию и работал учителем. Изучал материальную и духовную культуру, юридические обычаи, семейный быт, общественный строй, шаманство и фольклор бурят, исследовал археологические памятники Бурятии. В 1888 году избран действительным членом РГО. С 1902 года работал заведующим и учителем Бильчирского приходского училища. В 1902 году участвовал в приеме и проведении экспедиции французского академика этнографа Поля Лаббе. В 1903 году получил от Министерства народного просвещения и изящных искусств Франции диплом о присвоении ему звания лауреата Французской академии. Русский музей в Санкт-Петербурге субсидировал его полевые работы, приобретал коллекции. Умер Матвей Хангалов в феврале 1918 года в улусе Бильчир (Осинский район Иркутской области). Работы и коллекции Хангалова хранятся в Российском государственном этнографическом музее, в архиве Института востоковедения РАН, в Иркутском краеведческом музее, в Музее истории Бурятии.