Двадцатью годами раньше
Лет двадцать назад, в середине девяностых, выдающийся иркутский журналист Татьяна Маркова несколько часов провела в Александровской психиатрической больнице для хроников по легенде новой пациентки. Результатом журналистского эксперимента стал резонансный очерк в «Восточно-Сибирской правде» под щемящим названием «Никударики». Очерк трагический и безысходный. О том, как силятся сохранять человечность и сострадание друг к другу обитатели бывшей царской каторжной тюрьмы, а теперь – сумасшедшего дома, как обустраивают из грез и фантиков свой сиротливый «потусторонний» мирок – по ту сторону разума, по ту сторону привычных жизненных законов и стандартов. О том, как стараются скрасить убогость этого скорбного места работающие там медработники, изо дня в день сражаясь с надвигающейся разрухой и нищетой. О том, что тюрьма переполнена и гниет на глазах, а больных девать некуда, потому что новые «каторжане» поступают сюда, как правило, на пожизненный срок, и становится их все больше и больше. Что денег на стремительно ветшающий федеральный памятник произволу самодержавия, на неподъемный его ремонт никто не найдет и не отсыплет. Вот и плывут неприкаянные души умалишенных в мрачном своем ковчеге с уставшим конвоем в белых одеждах – плывут в никуда, к неизбежному крушению, к неминуемой катастрофе.
Приплыли
В ноябре 2013 года уполномоченный по правам человека в Иркутской области Валерий Лукин озвучил застарелые проблемы больницы в Законодательном Собрании Приангарья, а также обратился в областную прокуратуру с просьбой в судебном порядке добиться закрытия Александровского отделения психиатрической больницы №2 в Сосновом Бору. Свое требование омбудсмен обосновал тем, что в Александровском централе происходит многолетнее, «массовое и грубое нарушение прав большой группы незащищенных граждан».
К моменту, когда правозащитник Лукин поставил вопрос о психбольнице в Александровском централе ребром, в архивах Центра сохранения наследия на этот мученический объект уже имелось три авторитетных инженерных обследования: ООО «Иркут-Инвест» 2009 и 2011 годов и ООО «Вестлайн» 2013-го. Все три вердикта сводились к одному: здание бывшей каторжной тюрьмы находится в аварийном состоянии, спасти его может не просто капитальный ремонт, а фундаментальная реконструкция.
Омбудсмена выслушал парламент, поддержал губернатор. Ему внял Минздрав Иркутской области, начавший в 2014 году точечные перевозки пациентов централа в другие медицинские и социальные учреждения. Депутаты обещали вернуться к вопросу через год, но не вернулись. Валерий Лукин настаивал на вынесении целевого постановления правительства области и разработке комплексной межведомственной программы решения проблем, связанных с закрытием больницы, переселением ее пациентов, трудоустройством высвободившихся кадров и сохранением нормальной социальной обстановки в поселке Александровское, где психбольница играла роль, по сути, градообразующего предприятия.
- Однако регламентирующего все эти сложные процессы комплексного документа нет до сих пор, - говорит правозащитник. – Я не увидел сколько-нибудь серьезного и масштабного подхода к проблеме со стороны правительства. Через год после моего обращения, к ноябрю 2014-го, ситуация в Александровском централе почти никак не продвинулась, если не считать незначительной убыли больных. Тогда я при поддержке федерального омбудсмена Эллы Памфиловой вынужден был обратиться с запросом о расследовании ситуации в Генеральную прокуратуру РФ.
После включения в операцию «Ликвидация» столичного тарана сценарий вступил в ускоренную финальную фазу.
Из глубины веков
Весь клубок острейших проблем медучреждения невозможно понять без краткого экскурса в его историю. В историю, прежде всего, архитектурного мастодонта, в котором оно расположилось.
Александровская центральная каторжная тюрьма была построена в 1873 году. Сюда ссылались уголовники, а также большая часть политзаключенных – польских повстанцев, участников Севастопольского восстания, революционеров. В годы русско-японской войны 1904-1905 годов здесь оборудовали военный госпиталь. Потом централ вновь «работал» по своему прямому назначению. Великая Отечественная во второй раз изменила роль казенного дома, превратив его в госпиталь в 1943 году. Госпиталем для долечивания фронтовиков он оставался и в послевоенные годы. Так бывший мрачный каземат попал в систему здравоохранения. В 1958 году в нем оборудовали большой филиал Иркутской областной психиатрической больницы №1, куда отправляли, условно говоря, «вечных» пациентов, хроников с наиболее пессимистичными прогнозами на исцеление. Подальше от областного центра, от глаз начальства и здоровых земляков. С 1963 года Александровский централ был самостоятельной лечебницей. А в 2010-м вновь стал филиалом, теперь уже областной психиатрической больницы №2, что в Сосновом Бору. Сегодня в этом статусе ему и предстоит встретить свою кончину.
Проблемы лечебного заведения не новы ни для прокуратуры, ни для Росздравнадзора, ни для региональных властей. На протяжении долгих десятилетий пресловутый централ в Александровском был костью в горле целого ряда ведомств. С конца 60-х здание, восстановленное после пожара 1889 года, не видело капитального ремонта. Канализация в нем сливная, ассенизационная машина в хозяйстве своя, в месяцы весенней распутицы качает чуть ли не сутками, потому что, помимо фекалий, подполья заполняются и прибывшими грунтовыми водами. Вентиляции практически никакой. Стены разъедает грибок. Обои повсюду пузырятся. В коридорах холодно. В палатах, даже там, где в окнах не хватает стекол, холоду не устоять. Потому что камеры, палаты то есть, переполнены. Согрев гарантирован скученностью. До ноября 2013 года здесь содержались порядка 500 хронических больных и трудились около 250 человек обслуживающего персонала. По всем нормативам больница была перенаселена, медики перерабатывали, потому что их не хватало. Обитатели жили в помещениях по тридцать человек, койки стояли почти вплотную друг к другу. Но самое страшное заключалось в том, что здание год от года становилось все менее и менее безопасным. Всем было ясно, что условия жизни здесь неприемлемы, что громада централа неотвратимо приходит в угрожающее состояние. Но никто не мог да и не старался собрать достаточный заряд политической воли, чтобы разрешить ситуацию.
Судьбу строения в высшей степени осложнил, как это ни странно, факт признания его федеральным памятником старины. Как известно, любые вмешательства в такую отнесенную к реликтам натуру, вплоть до внешней побелки или установки новых окон, должны согласовываться с Центром сохранения наследия. Ну а уж если говорить о масштабном ремонте, то требуются серьезные историко-архитектурные обследования. Само собой, дорогостоящие. Где денег взять? В идеале схема должна была быть такой. Что называется, следите за руками. Поскольку здание на балансе регионального министерства здравоохранения, оное министерство должно было ходатайствовать о выделении средств на ремонт в министерство культуры, по подведомственности памятников. Минкульт региона – просить требуемую сумму у областного бюджета. Областное правительство – у Минкульта РФ, ибо памятник федеральный. И назад по цепочке – к Минздраву Приангарья, которое должно было бы эти деньги освоить и за них отчитаться. Чем так себя изнурять, да еще и впрягаться в долгую историю сложнейших согласований со специалистами ЦСН, областному здравоохранению проще в тех же сметах построить две-три другие больницы, в которых, как мы все понимаем, никогда не оскудевает нужда. Минкульту связываться с реконструкцией исторического объекта у черта на куличках, в Боханском районе, на сложной трассе, к тому же отданного под использование Минздравом, вообще, что называется, в чужом пиру похмелье. Вот и вышло, как пелось в гимне тюрьмы, придуманном в девятнадцатом веке каторжанами:
Это, парень, дом казенный –
Александровский централ.
А хозяин сему дому
Здесь и сроду не бывал.
Поэтому всем было легче закрывать глаза на патологическую обстановку в Александровском. Авось как-нибудь само рассосется.
Дурдом победит бедлам
После столичного «пинка» закрытие злополучной больницы пошло форсированными темпами, сопровождаемое неизбежными издержками, осложнениями и несуразностями, доходящими до абсурда.
С апреля 2014 года больница закрыта для приема новых больных. С ноября, после разразившегося «столичного грома» отсюда лихорадочно вывозятся пациенты. В спешке, на больничном уазике, битком набитом вещами беспомощных переселенцев, куда едва втискиваются сопровождающие. Везут добро бы еще в Сосновый Бор – специализированное психиатрическое учреждение, в другие психбольницы и психоневрологические интернаты, но ведь и в районные и даже участковые больницы, где спешно создаются психиатрические отделения и наскоро инструктируется персонал. Когда партию «александровцев» привезли в Захал Эхирит-Булагатского района, оказалось, что новое подразделение для их содержания еще не готово, в помещении аврально заканчивали ремонт, не было решеток на окнах, прибытие новичков вызвало настоящую панику. Один из новоселов пришел в крайне возбужденное состояние и стал бегать по больнице, громко крича, пугая обычных пациентов, их посетителей и, что не удивительно, работников медучреждения. Ведь прежде никто из них не работал с умственно отсталыми людьми. Санитары растерялись, потому что не знали, как действовать в подобной ситуации. К спонтанному стрессу никто оказался не готов.
И такая картина в разных вариациях повторялась по многим новым адресам злосчастных переселенцев.
В Захале жители митинговали против привоза «психов» в поселок. Сейчас панические и протестные настроения подхватили в селе Игнино Куйтунского района, где районная больница приняла 25 александровских мигрантов. Игнинцы разместили своеобразный SOS в социальных сетях, где пишут про горемычных пациентов, что «у каждого из них за спиной 25 лет судимости – это убийцы, маньяки, педофилы». Люди резонно сетуют, что в больнице нет условий для содержания психиатрического контингента больных: нет решеток на окнах, усиленной охраны. Ругают местную власть, допустившую прибытие психически ущербных новоселов. «Как они могли нарушить спокойную жизнь жителей Куйтуна и Куйтунского района?» – восклицают авторы сообщения.
Конечно, такая мифология вокруг убогих долгожителей Александровского централа со временем уляжется, утихнет. Самую глубокую драму в связи с переездом переживают как раз те, кто не в состоянии отправлять посты в интернет, - сами психически угнетенные вчерашние александровцы. Эти обделенные разумом бедолаги жили в централе долгие годы. У большинства из них утрачены все социальные связи, семьи от них отказались, они никому не нужны. Больница с ее тоскливым, кое-как налаженным бытом была для них все же домом, местом обретенной безопасности и заботы. Они привыкли к ней, сроднились с ее укладом, специфическим запахом, друг с другом, со знакомыми врачами, сестрами, санитарами. Для этих людей с сумеречным сознанием важно быть в окружении привычной обстановки, привычных лиц. Даже для здорового человека тотальная смена «декораций» - переход на другую работу или переезд на новое место жительства – часто становится серьезным нервным испытанием. Но для тех, кто пребывает в «сумерках души», это жестокое, порой непосильное страдание.
- Они ведь как говорят нам? «Не отправляйте нас в тюрьму!» - рассказывает старшая медсестра Александровского централа Наталья Леонтьева. – Для них эти переселения связаны с утратой родной и, с точки зрения душевного состояния, комфортной среды, с глубокой тревожностью. Они воспринимают отправку из больницы как наказание. Многие бегут из тех мест, куда их размещают. Например, из психоневрологического интерната в Пуляево Тайшетского района, мы знаем, сбежала группа наших питомцев-мужчин. Они где-то ютятся стайкой, разгружать ходят какие-то грузы на станции. Но ведь они не приспособлены для самостоятельной жизни, они просто находятся в опасности. В интернатах нашим вообще не нравится, потому что там процветает пьянство со всеми сопутствующими «прелестями» - со скандалами, мордобоем. Один из больных пешком к нам вернулся за сотни километров, говорит, били палкой. Потому что не умеют лечить, нет соответствующего опыта, навыков. Потом его в Захал отправили, там вроде смирился, приутих. Совсем недавно пришел еще один, его в интернате порезали. У нас прием категорически закрыт, мы взять его не можем. Болтается по деревне. Кого-то из «девочек» разбирали родственники. Повытрясли их денежки, скопившиеся на сберкнижках, куда им перечисляются пенсии по инвалидности, а потом и выбросили за порог. Что с ними будет? Сколько из них просто сгинет в этом катаклизме с закрытием наших «нечеловеческих условий», как формулирует правозащитник Лукин. Кто это может спрогнозировать?
Одна из молодых пациенток обращается к нам, сложив на колени ловко сработанный носок, связанный вместо спиц на стрежнях от шариковых ручек:
- Лена меня зовут, я здесь два года. И что я вижу? Нам разрешают заниматься любимым занятием. Вот, кто хочет, вяжет, как я. Вот кошка у нас живет. Кто-то цветы разводит. Кормят очень хорошо. И фрукты нам дают, и конфеты, и пельмени. Кроме добра, ласки и нежности, мы здесь ничего не получаем. Дома нами часто помыкают, если у кого еще есть дом. А тут мы все как в семье. Пока вы мне даете такую возможность, я вас прошу, скажите там, по начальству, чтоб не закрывали нашу больницу. Смотрите, сколько нас тут много народу. Кто-то на улицу пойдет, будет мерзнуть, кто-то в подвалы спрячется, кто-то умрет. Замолвите словечко. Это наш дом. Очень хороший дом, нам здесь хорошо. Пусть нас не гонят отсюда.
Для персонала закрытие тоже равносильно апокалипсису. Угроза неминуемой безработицы вынудила тружеников централа образовать инициативную протестную группу во главе с заведующим двумя отделениями Юрием Масловым, который отдал больнице 48 лет профессионального служения.
- Вы поймите, - убеждает ветеран, – это катастрофа не только для кадров больницы, но и для всего нашего поселка. Здесь другой работы, кроме нашего учреждения, практически нет. А если и есть, все другие социальные институты завязаны на обслуживании нашего коллектива. В садик, в школу ходят наши дети, почта нам доставляет корреспонденцию и пенсии нашим больным. Умрет больница – остановится вся жизнь в Александровском. Это смерть для поселка. У нас в коллективе зачастую работают оба родителя в семье, идти им больше некуда. Чем люди будут кормиться, как выживать? Нас успокаивают, что трудоустроят в другие медучреждения – в Иркутске или в Сосновом Бору, но это же очень далеко. Транспортное обеспечение у нас плохое, трасса опасная. В то, что власти решат эти вопросы с бесперебойной доставкой, мы, уж извините, просто не верим. А потом, как, например, мать, у которой дети в младших классах или в детском садике, на сутки оставит свой дом, свое хозяйство, чтобы уехать на дежурство? А кто протопит печку, досмотрит скотину, на кого она бросит своих малышей? Это совершенно нереальный подход – работать за 120 километров от дома. Мы все сейчас в отчаянии. И не только мы. Я знаю, что к областным властям обращались и учителя школы. Поселок на грани агонии.
Логика безумия
Стараясь как-то предотвратить социальный взрыв в Александровском, Минздрав области ищет компромиссные пути выхода из ситуации.
- Решено, что 150 коек в больнице все-таки останутся, - объясняет главврач филиала психиатрической больницы Александр Савин. – Здесь организуется центр паллиативной помощи для больных с сопутствующими заболеваниями. Специалисты областного онкологического диспансера проводят у нас бесплатное переобучение персонала. Все, кто хотят получить новую квалификацию, учатся. Мы рассчитываем, что за счет этого остаточного отделения трудоустроим практически всех врачей и медсестер.
- Какие работники и сколько останутся «за бортом»?
- Кадры без медицинского образования, санитары в основном. Это примерно 80 человек. Но не «за бортом», так все-таки некорректно ставить вопрос. Мы надеемся, что к их судьбе подключится министерство занятости, поселковая администрация.
- В каком помещении планируется открыть центр паллиативной помощи?
- В одном из наших более-менее благополучных отделений. Конечно, там будет проведен какой-то ремонт.
Вот такая логика абсурда. Больницу закрывают, но открывают центр паллиативной помощи. Очень символично: паллиативная – это когда помочь реально уже ничем нельзя, но надо хоть какие-то смягчающие меры принимать. Открывают в том же аварийном, прогнившем, забракованном здании. В котором ремонт официально невозможен, но «какой-то» проделают. А рядом будут рассыпаться опустевшие, брошенные помещения. Работники централа не верят в эту перспективу вообще. Говорят, им просто «отводят глаза», тянут время, вешают лапшу на уши. Вся эта затея с арьергардным отделением всего лишь отсрочка приговора, химера министерского лавирования.
Ломать нельзя построить
О строительстве другой больницы в Александровском на смену старой речь зашла лишь однажды, в 2007 году, когда туда приезжал тогдашний губернатор Александр Тишанин. Он вроде пообещал коллективу новый больничный комплекс, начал хлопоты о включении этой нужды в программу развития Сибири и Дальнего Востока, даже добился землеотвода для стройки. Идея засохла со сменой областного руководства.
Сейчас министерство строительства региона твердо держится мифа о невозможности такой стройки в Александровском. Почва, мол, там болотистая, плывучие грунты, никто не даст разрешения ставить там новые капитальные строения. Это раз. Но стоит же как-то до сих пор роковой нерушимый централ. По современным требованиям санпина такие крупные больницы, какой была Александровская, можно строить только в городах, где есть развитая медицинская инфраструктура, в деревнях нельзя. Это два. Но можно построить хотя бы не такую крупную, чтобы законно занять опытные медицинские кадры и оставить на месте наиболее проблемных и ранимых больных. Строительство типовой психиатрической больницы на 200 койко-мест, отвечающей всем современным требованиям, обойдется в 500 млн рублей. А с учетом ландшафтных осложнений в Александровском – и того дороже. Это три. Дорого, неподъемно, невыгодно. Такими резонами оперирует министр строительства Иркутской области Марина Садовская.
Круг замкнулся. Проблема уперлась в финансово-бюрократический тупик. Бывшая больница, она же знаменитая тюрьма, опустеет и будет еще долгие десятилетия умирать посреди деградирующего, погибающего населенного пункта. Рассеянные кто куда беспомощные ее обитатели будут как-то проживать свою личную драму, глотая невидимые миру слезы, испытывая утробную боль, страх и чувство необъяснимой вины, которые нам не дано понять и представить. Люди, много лет верой и правдой служившие больным опорой и защитой, бывшие их хранителями и негласными опекунами, станут в одиночку сражаться с постигшей их бедой безработицы. Спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Общество, государство, как показывает история централа, успешно генерирует совокупные неразрешимые проблемы. Но когда под грузом безысходности берется все же их решать, оказывается лишенным всех рычагов – денежных, правовых, технических и принципиальных, чтобы противостоять наступательной энтропии.
Шекспир сказал: «Весь мир – театр». Посещение тонущего в трясине безысходности Александровского централа впечатывает в сознание более страшную сентенцию: все мы – обитатели замкнутого, заброшенного дурдома, в котором абсурд притворяется нормой, вынуждая мириться с ним десятилетиями, а элементарный здравый смысл и насущная необходимость представляются утопией, которой «не может быть, потому что не может быть никогда». Потому что плавучие грунты, зыбучие пески, болотные огни и синее пламя… И правят бал законы иррациональности здесь, в России, которую, как и двести лет назад, по-прежнему не понять умом и не измерить никаким аршином. И где никто из нас не застрахован ни от сумы, ни от тюрьмы, ни от смирительной рубашки.
