Эти ребята – однокурсники, в 2014 году окончили театральный институт им. Бориса Щукина. Работать в тесном партнерстве им уже приходилось не раз. Как они сами признаются, их традиционная тема – неслучившаяся любовь. В студенческом варианте «Ромео и Джульетты» Катя — Джульетта, Сережа – Парис. В пьесе Бориса Васильева «Завтра была война» — роли Вики Люберецкой и Жоры Ландыса. Володя и Вероника — Белка в шедевре Розова «Вечно живые». Теперь вот «Идиот» Достоевского, где любовь четверки центральных персонажей испытывается жгучей болью несбыточности.
Узнав о назначении на культовые роли князя Мышкина и Настасьи Филипповны, оба молодых артиста испытали отнюдь не фанаберию, а вполне объяснимый шок. Каждый понимал, какая исполинская работа ему предстоит. И все же самые пугающие ожидания оказались только бледной тенью будущих творческих терзаний, которые, конечно же, не закончились премьерой.
Екатерина:
— Из всего репертуара, который я играю, Настасья Филипповна – самая трудная, самая ускользающая. Еще не скоро, наверное, я смогу сказать о ней, как о Татьяне Лариной в «Евгении Онегине», что она у меня ожила и набело сыгралась. Это процесс, я двигаюсь вперед, работаю, восхожу на этот неприступный пик. И мне жаль, что «Идиот» редко стоит в репертуаре. Не могу дождаться следующего спектакля, у меня прямо жажда по этой мучительной роли. Хочется играть хотя бы три раза в месяц. Чтобы все вновь проверить, раскопать, почувствовать, ухватить наконец власть над персонажем — и подниматься на новый уровень. Хотя мандраж перед «Идиотом» всегда колоссальный, недели за две он не дает покоя.
Сергей:
— Я в самом начале спросил режиссера Геннадия Шапошникова, как же я буду справляться с образом князя, когда он и самому-то Достоевскому представлялся как нечто невозможное в реальной жизни, несбыточное. Ведь вот же черновики писателя, где так и пишется: князь – Христос. Идеальная мечта, невообразимое совершенство. И наш мудрый наставник сразу пресек во мне эти заоблачные претензии. Мышкин – человек, сказал мне режиссер. И предстоит играть человека, не фантасмагорию отвлеченную, не утопию, а живого человека с подлинными, теплокровными чувствами.
От автора:
Работа над спектаклем, как вспоминают артисты, была невероятно напряженной. Трудно было штурмовать текст, продираться сквозь тугие смысловые напластования авторских емких фраз, привыкать к его ломаному, рваному синтаксису, к его местами намеренному косноязычию, постигать интонационное наполнение «немоты» Достоевского как одного из самых красноречивых приемов. Дети современности, обитатели совсем иного языкового пространства, ребята часто просто не могли понять, как «цепляется» мысль классика, куда ведет ее вектор, какие возбуждает эмоциональные струны. Еще сложнее стало, когда началась разработка мизансцен, и надо было уже включить в работу все ресурсы организма и личности.
Сергей:
— Было всем очень тяжело, но Кате, мне кажется, особенно. Она очень много плакала, ей пришлось пройти через большое насилие над собой.
Екатерина:
— А у меня еще, вы знаете, когда я работаю над новой ролью, часто возникает «мистический» эффект. В моей собственной личной жизни начинают происходить вещи, словно отражающие ситуации, проживаемые моей героиней. Не буквально, конечно, я бешеных денег в каминах не жгу… Но эмоциональные параллели явно просматриваются. И вот такой тяжелый период наступил во время подготовки «Идиота». Это немедленно сказалось на работе, мой актерский механизм начал давать сбои. И вот тут-то произошла магия. Магия настоящего партнерского «донорства», что ли. Сережа со мной подолгу сидел и разговаривал по душам, пытаясь поддержать. Я его слушаю, слушаю – и вдруг ловлю себя на мысли, что ведь он говорит со мной совсем как князь Мышкин. Я чувствую, как он принимает меня с моей болью и страхами, сочувствует мне, сопереживает, привносит в мое переживание светлый лучик надежды, утешения, ободрения. И это удивительно сработало. Помогло не только справиться со своей личной «болячкой», но, самое главное, дало мощный толчок в работе над нашим сценическим дуэтом. Я на своей шкуре, что называется, ощутила, что надо испытывать, что чувствовать, чтобы принять аватара Настасьи Филипповны в себя.
От автора:
Выходит, какое-то зернышко князя Мышкина в молоденьком исполнителе Сергее Дубянском изначально присутствует, чутко нащупанное постановщиком. И теперь от показа к показу будет прорастать и наливаться, интегрируя в душе драгоценный опыт.
Сергей:
— Я, когда роль получил, пошел к психологу. Чтобы попытаться понять, как чувствуют, как реагируют, как ведут себя люди с глубокими нервными отклонениями, что происходит у человека в период обострения чувствительности. Я расспрашивал о конкретных подробностях, вплоть до мимики, психосоматики, в общем, дотошно докапывался до живых примет патологии. А психолог попутно сказала мне «дикую», по моей первой реакции, вещь. Сказала, что роли нам достаются не просто так. Через предложенную роль мы должны что-то увидеть, что-то понять и, возможно, что-то преодолеть в себе. В общем, вырасти … Я тогда ожегся от этого откровения и «диким» его про себя назвал, потому что оробел, понимая, как меня мой Мышкин «перепашет».
Я много пересмотрел спектаклей и экранизаций романа. Есть такие, где князя представляют не блаженным даже, не юродивым, а идиотом в грубом, клиническом смысле слова. Это больно смотреть. В Мышкине главное, как я думаю, вовсе не болезнь. Она – только реакция на чудовищную уродливость жизни, на изломанность человеческих отношений. Главное – его невероятное родство со всеми окружающими, его особенность чувствовать то, что чувствуют другие, пропускать это через себя и через это очищать и излечивать сердца. Он впитывает боль человеческую и пытается освободить страдальцев, дать им глоток облегчения, обновления. Он берет боль Рогожина на себя – и тому становится легче. Потому-то Рогожин и говорит ему: «Я тебя полюбил, не знаю, почему». Потому к Мышкину все невольно тянутся, все герои романа как бы центробежно вращаются вокруг него. Другое дело, что он перебрал к финалу этой человеческой боли столько, что уже не выдерживает, потому что это выше всяких сил.
Екатерина:
— Важно и то, что главный герой у окружающих вызывает не только симпатию и любовь, но одновременно и агрессию, даже ненависть. Даже у Настасьи Филипповны временами. Почему? А он вытаскивает из человека на свет все гнойное, кровоточащее. Он как зеркало. Мы начинаем видеть себя через него во всем нашем безобразии. И невозможно не корчиться в этом отражении. Настасья Филипповна не может вынести кристальной чистоты князя, которая еще глубже обнажает ее оскверненность, ее, как ей кажется, непоправимое падение. Она не прощает ему этого, не может принять его спасительную жертву. Поэтому-то она и мечется от спасения к наказанию. Бежит от себя самой – и снова бросается в «черную дыру» своего накаляющегося страдания. Да-да, моя героиня – «черная дыра», которая затягивает князя в свою бездну. Впрочем, как и Рогожина, которого она тоже необъяснимо любит своим черным, больным началом. И ведь именно он, Рогожин, в какой-то момент понимает ее лучше, чем оправдывающий и готовый к самопожертвованию Мышкин. Только Рогожину дано расслышать за всем ее криком, нервным смехом, эпатажными выходками внутреннюю мольбу: «Освободи!» И он совершает для любимой самый милосердный поступок – освобождает. Удар его ножа на самом деле акт милосердия. Он впервые сделал для нее так много добра за все время, пока они были рядом.
От автора:
Я выспрашивала у артистов, как пробивается и набирает соки зеленый побег живых взаимодействий в таком сложном дуэте, какой играют они. Порой подлинные эмоции рождаются совсем неожиданно, не отрепетированно, прямо во время спектаклей. Это такие спонтанные вспышки истинных, пульсирующих «узнаваний» в каком-то диалоге, какой-то мизансцене. Например, как случилось на одном из показов. Сцена дня рождения. Настасья Филипповна кидает князю высокомерную фразу: «Куда тебе жениться? За тобой самим еще няньку надо». И Сережа — князь Мышкин вдруг так обезоруживающе кротко отвечает Катиной героине, с какой-то новой пронзительно сдающейся интонацией : «Я ничего не знаю…» — и дальше по тексту. Это у Сережи получилось на два тона выше по тембровому регистру, так вылилось изнутри. И Катя — Настасья Филипповна была ошеломлена, опрокинута в своем гордом остервенении, растерялась и обмякла, потрясенная до немоты. Возникла та самая переполненная через край «достоевская» пауза. Сама расцвела, ненасильственно, сиюминутно. Был еще момент, когда Настасья Филипповна падает без чувств князю на руки, а следом сразу идет стояние пары перед венцом. Актерам здесь надо, казалось бы, всего лишь встать, выпрямиться и повернуться. Так вот эта простая форма, заданная мизансценически, однажды негаданно обросла волнующим содержанием. Поднимаясь, ребята начали бережно, милосердно помогать друг другу. Пошел настоящий ток взаимной сердечной теплоты. У обоих хлынули слезы. Крошечный эпизод наполнил жгучей правдой и образы героев, и томительное волнение их взаимного притяжения, и губительную дрожь их трагических предчувствий.
Меня как зрителя совершенно сразил финал спектакля. Грехом считаю его пересказывать. Кто не видел – пусть придут и увидят. Кто видел – я уже ничего не смогу добавить. Там нет и не может быть слов. Да и действия в привычном смысле нет. Все уже исчерпано. Герои перемучились, перегорели и переплавились страстями, простили и простились друг с другом. Есть только музыка, свет и парение в этом освобождении. В каком-то смысле финал режиссера Геннадия Шапошникова, на мой взгляд, по сравнению с эпилогом романа у Достоевского, освежающе просветлен.
Екатерина:
— Финал нашей постановки логически выливается из подземных рек текста. Я лежу, убитая, в постели, смотрю на Сережу, плачу иногда. И чувство у меня – как после исповеди. Чувство облегчения, очищения, избавления. Наступает какой-то момент надежды и упования. Что есть в жизни сокровище, в сердце человека — драгоценный огонек любви, на который стоит лететь, который важно сберегать.
Сергей:
— Я стою спиной к залу. Да это в данный момент несущественно. Я все равно практически ничего не вижу. Текут слезы, меня всего трясет. Не знаю, катарсис это – не катарсис. Не могу описывать и тем более оценивать, да еще в таких высоких терминах. Чувствую только, что и с князем моим, и со мной самим что-то свершается такое, после чего уже не будешь прежним. Пронизывает невыразимое ощущение, что, как это ни громко звучит, меняется мир. Мой мир, во всяком случае.
От автора:
Как ни многотрудно оказалось для нашего дуэта открытие и постижение Достоевского, оба исполнителя уверены, что получили неоценимый подарок, погрузившись в его глубины. Ни одна страница из его шедевра сегодня не утратила жизни, считают они. И все движения души человеческой по сей день узнаваемы и как никогда актуальны.
