Анна не прерывает связи с Иркутском, она участвует в литпроектах, которые инициируют иркутяне. К примеру, она вошла в оргкомитет премии «Присутствие» имени Василия Трушкина, первое награждение в рамках которой состоялось на днях.
– Анна, вы иркутянка, но больше 20 лет живете в Москве. Что для вас значит Иркутск теперь?
– В Москве я уже больше 20 лет. Но связь с родным городом не прерывалась никогда. Большинство моих родственников и друзей до сих пор тут. Ловлю себя на том, что, живя по московскому времени, всегда держу в уме, который час сейчас в Иркутске. И новости каждый день читаю как столичные, так и иркутские. В общем, иркутянка – это навсегда, это в генах. Раз в год бываю здесь обязательно. Подпитываюсь от Иркутска, как Антей.
– Следите за иркутским литературным процессом?
– Может быть, звучит самонадеянно, но я чувствую свою ответственность за него. Мой отец много сил отдал, создавая своеобразную летопись сибирской литературы. Он был и ее историком, и критиком, и, уже можно сказать, непосредственным участником. Мне бы хотелось, в меру своих куда более скромных сил, продолжить его дело. Не так давно, например, я нашла в домашнем архиве уникальную машинопись ранних стихов Иосифа Уткина и презентовала их городской юношеской библиотеке. Участвовала как редактор в издании книги Ильи Подковенко «Кто вы, Иосиф Уткин?». Планируется работа над книгой о Джеке Алтаузене. Кроме того, я дружу с иркутскими литераторами, читаю их, пишу о них. Это важная часть моей жизни.
– Что такое для вас сибирика? Это темы или, может быть, особый стиль письма?
– Очень странно требовать от автора-сибиряка, чтобы он непременно писал только о своем месте, например, только о Байкале и тайге. Да и читатель, наверное, этого не ждет. Любого творческого человека волнуют прежде всего большие, вечные темы – смерть, смысл жизни, любовь. Но размышляет он об этом, живя в своем провинциальном городе, бродя по его улицам. Поэтому какой-то особый угол зрения, специфический сибирский прищур, с которым он на жизнь смотрит, конечно, будет присутствовать. Он сложноопределим, кроме того, у каждого автора своя собственная манера, но что-то трудноуловимое сибирское, несомненно, есть. В этом интересно разбираться.
– А можно ли это сберечь? Сохраняют ли сибиряки свое литературное лицо, перебираясь в другие регионы?
– Конечно. И Евтушенко, и Распутин, живя в столицах, особенно ощущали свою «сибирскость» и гордились ею, может быть, даже больше, чем это делают иркутяне, живущие в своем городе. Ностальгия помогает освежить чувство малой родины. Например, поэт Виталий Науменко, ныне, к сожалению, уже покойный, уехав из Сибири, из Иркутска, взялся за прозу, которая сплошь состоит из воспоминаний об иркутской юности.
– А что такое, по-вашему, городской миф?
– Городской миф – это совокупность символов, которая выстраивается в определенную цельную картину. Причем эта картина мира должна быть повторяемой, воспроизводящейся вновь и вновь.
– А городской текст?
– А вот городской текст – это как раз и есть материальное, текстовое воплощение мифа, создание или воспроизводство его при помощи литературных образов. Не все тексты о городе, кстати говоря, являются частью городского мифа. Есть одно необходимое условие – прорыв, так сказать, в третье измерение. Должна появиться особая надмирная реальность, чтобы текст стал больше самого себя, зазвучал как культурная, духовная ценность. То есть мало просто зарифмовать «Ангара/вечера», нужно, чтобы стихотворение получилось, стало фактом литературы, его знали, его читали и повторяли, чтобы родился какой-то новый сюжет, который что-то добавил в узнаваемый пейзаж.
– Такие тексты уже есть у Иркутска?
– Думаю, да. Обратимся хотя бы к классике. Когда Вампилов придумал Зилову реплику «Пойдем венчаться в планетарий!», он, не называя город Иркутском, все равно привязал к нему место действия «Утиной охоты». Потому что во времена Вампилова в Троицкой церкви был планетарий. И это уже городской миф, который воплощен в текст. И он живет там, в вампиловской пьесе. Думаю, и сам Вампилов уже не только талантливый драматург, но и персонаж иркутского мифа: столько о нем вышло воспоминаний. И гибель его в истоке Ангары – сакральном месте, где находится Шаман-камень, тоже принадлежит мифу. Уверена, сюжет этот еще не раз воплотится в текстах. Как и, например, расстрел Колчака в устье Ушаковки. И церковь, кстати, в Иркутске есть, с Колчаком связанная, с его первым венчанием. И даже бывшая гостиница «Метрополь» на углу Марата (бывшей Луговой), откуда он с невестой на венчание отправился. Тоже вполне уже мифические городские места.
– А какие еще иркутские достопримечательности могут претендовать на то, чтобы стать частью городского мифа?
– Прежде всего это Ангара, ее набережная, мосты, остров Юность. Ну как может не стать частью городского текста остров с таким названием? У острова Конного, на мой взгляд, из-за названия гораздо более скромные перспективы. Еще одно место, так и просящееся в историю, – Иерусалимская гора с кладбищем, на месте которого много лет был парк культуры и отдыха. У Анатолия Преловского есть об этом поэма «Ерусалимка».
– А кто из сибиряков сейчас пишет иркутский текст?
– Если 60-е, 70-е, 80-е годы двадцатого века были расцветом иркутской прозы и связаны с именами Валентина Распутина, Геннадия Машкина, Дмитрия Сергеева, Федора Боровского, то сейчас, мне кажется, подъем переживает поэзия. Екатерина Боярских, Алена Рычкова-Закаблуковская, Артем Морс, Светлана Михеева – все это очень сильные поэты, у каждого из них свой голос, и каждый пишет по-своему. Есть у них и стихи об Иркутске, и некоторые из них становятся частью иркутского текста, иркутского мифа. И для меня самой Иркутск – одна из главных тем.
– Неужели Москва не вдохновляет?
– У меня есть тексты и о Москве, но она там какая-то пугающая, агрессивная. Даже не знаю, почему так получается. Я полюбила Москву, но Иркутск – это все-таки главный город, город детства и юности, город родителей и друзей. Автор бессилен повлиять на то, станет ли его произведение частью городского текста, и я не знаю, насколько нужны городу мои стихи, но Иркутск – часть души, часть меня. Недавно я написала стихотворение, которое заканчивается строчками: «Ты никогда Сибири не покинешь. / Сибири не покинешь никогда». Надеюсь, так и будет.
