Слово редактора
Уважаемый читатель! Сегодня мы представляем вам стихи двух поэтов из разных поколений – мэтра свободного стиха Александра Сокольникова, которого знает, без преувеличения, весь Иркутск, и Елены Перетокиной, которая в 2020 году выпустила свою первую книгу. Кроме того, знакомим читающую публику с двумя книгами иркутских авторов. Книги для вас рецензирует Любовь Головина.
Светлана Михеева
Александр Сокольников
Александр Сокольников родился 21 марта 1947 года. Поэт, мастер русского свободного стиха. Лауреат Всесоюзной премии имени Велимира Хлебникова, обладатель звания «Король верлибра». Лауреат премии губернатора Иркутской области в сфере культуры и искусства. Автор книг стихов «Свиток одиночества» (Иркутск), «Кедровый посох» (Франция), «Вне канона» (Иркутск), «Наречьем облаков рисую ветер…» (Иркутск).
***
В проросшей тишине
Тропинки протоптаны
За нами вновь
В полный рост
Поднимаются травинки
Мы забываем голос свой
Как колос забывает
Его взрастившее зерно
В муравейнике снегопада
Снежинки
Под колесами солнца
Ломают крылья
И в извечной тяге к земле
Не завидуют птицам
В небеснейшей
Тяге уснувшим.
Нотный листок
Стайки вспугнутых воробьёв
Перелетают с древа на дерево
И в небе
Не источенном
Дождевыми струями
Полёт шмеля
Как локон
Выплеснувшийся из водопада
Ниспадающих на плечи волос.
***
Я всегда изысканно одет
На мне башмаки серой пыли
На плечах у меня куртка
Продрогшего осеннего неба
А иногда
У меня в руках
Облака белых хризантем.
Дождь на Лене
О.Х.
Без забот
Без заборов
Не ойкнув ни разу
Пригорюнившись дома
Пригоршнями крыш
С подслеповатых окон
Стирают
Слезинки дождя
Залившись лаем
Собака кружит за хвостом
Как за лохматой гусеницей
Себя с небес свергающая птица…
«В какой прозрачности…»
Борису Новгородову
В какой
прозрачности
умрет вчерашний
день.
Мы в памяти
небесной —
Пушинки.
И
цветущие поляны,
нас не удержавшие,
осенним
лугом
просыпаются…
***
Я выучу
птичий крик
чтобы первым услышать
как деревья
поднимают зеленый бунт…
***
В печальной
И радостной осени
Листья плывут
По реке
Обезглавленными
Лебедями
Колодезный журавль
Заслушавшись криками
Отлетающих журавлей
Обронил на дно колодца
Где луна
Играла в прятки
С серебряными картами
Бадью
С прильнувшей павиликой
Вот такая радость
Случилась
Для всех цветов
На белом свете
Этой радостной
И печальной осенью.
Вечность
Не веруя
в папирус
пергамент
бумагу
написал на лепестке
яблони
твое священное имя
а осенью человечества
садовник принес
тугое яблоко
как голову
из сада темноты
И ты меняя
вкус
на цвет
боль на стыд
скрипела зубами
совсем как машины
тормозами
остановившие свой бег
перед светофором
где только
зеленые яблоки
в цене.
Елена Перетокина
Родилась и живет в Иркутске. Ей 33 года, стихи она пишет примерно с четырнадцати лет. Образование – высшее экономическое, работает по специальности. В 2020 году при поддержке регионального отделения СПР вышел ее первый сборник «Спутник героя».
***
Что-то ласковое ко мне потянулось из полусна,
словно вдруг распахнулась нежная глубина
за границей рассветных рек и бельевых берегов,
в золотистой дымке, в ливнях из лепестков.
Там изнанка ракушки, мыльные пузыри,
ключ от дверцы серванта, след самолетный,
три ноты забытой песни,
перекатывающиеся во рту,
и улыбка твоя, подловленная на лету.
***
Нянька-старуха
люльку качала,
качала и пела:
расти, мой хороший,
вырастешь – станешь
бороться с собою,
ждут тебя горы,
ждут тебя долы,
ждут тебя бездны
твоего подсознания,
паттерны, комплексы,
последствия травмы,
уже нанесенной,
не со зла, по незнанию,
по старым шаблонам,
что в семье переходят
от деда к отцу,
от отца к сыновьям.
Нам бы, мой зайчик,
на терапию,
да где отыскать
у нас терапевта
при царе-то Горохе,
в луковом царстве
у молочной реки.
Пела, конечно,
другими словами:
про царей-королей
сороку-ворону
ой люли-люли
***
Вот страшно, страшно, а потом не страшно,
а после снова страшно – и вот так
под диафрагмой бьется и трепещет
наукой не описанная рыба
с хвостом, с зубами, с клейкой чешуей;
вот бьется, бьется, а потом не бьется,
но дернет плавниками – и тогда
на миг под ребрами вдруг всколыхнется море –
и снова схлынет; пена захлестнет,
дойдет до легких, выше, до гортани,
и слова не сказать: ведь все слова
в отлив снесет в соленые глубины.
Увы, молчание не золото, а рыбья
глухая тишина, зевок беззвучный,
ведущий к снам, которым нет конца,
где вроде жили, жили, а не жили,
где были? не были? никто не разберет,
а есть лишь зной и марево морское
под диафрагмой, в легких, в голове
Дай мне крючок – я выйду на рыбалку
во внутренних недремлющих морях.
Вот больно, больно – а потом не больно…
Менеджер Павел
Павел заходит в зал совещаний
с крысиной костью в кармане,
крестится широко на макет турбины.
Прогноз на планерку: кровь, штрафы и саранча.
Ом-мани!
Охрани меня, косточка,
хотя бы до середины.
Ждут уже вон,
глазами недобро сверкают.
Петька искоса смотрит,
Яшка глядит в бумаги.
Есть еще Ванька из тех, чьих имен не упоминают.
Такая вот магия.
Могущественнейшая из магий.
Охрани меня, косточка, смешная крысиная лапка,
чем еще уберечься в век высшего образования
связей и должностей,
тараканьих бегов из-под тапка,
заговоров на прибыль,
темных искусств незнания.
А один во главе стола,
ясноглазый и волевой,
глядит на пиджачные плечи,
на галстуки-змейки.
Он знает: все предают.
И все предадут его.
Не сегодня. Потом.
В зимнем садике на кофе-брейке.
***
Когда ты идешь, под ногами пружинит мох,
даже если там был бетон.
Вздохи зеленые, кроме тебя самой,
не услышит никто.
Север встает вокруг, широко и просто.
Выходит тебя встречать.
Почему ты не улыбаешься? – кто-то спросит.
А чего тут лыбиться понапрасну.
Не дура, чай.
Трудно, когда лицо наполовину из камня,
наполовину вырезано из коры.
Если улыбка и вырвется вдруг, сразу канет.
Придержи до поры.
Если является сон, то обычно вещий:
вырезаешь руны, кровью мараешь щит.
Зачем каждый вечер ты собираешь вещи?
Если вдруг что,
в мох шагнешь – и ищи-свищи.
Когда лопнет асфальт, и в разломы ляжет вода,
синяя – нет синей,
север придет для всех и уже навсегда,
до скончания дней.
А пока олени ныряют под утро в сны, и
рога их ветвятся, как трещины по стене.
А в глазах у тебя озера, но торфяные.
Улыбка, как белый камень, лежит на дне.
***
Кто бы ты ни был, сущий на небесах:
Если слышишь это,
Замени в моей голове голоса
На мелодию ветра.
Высвисти прочь из черепа моего
Все слова и тревоги,
Чтобы флейта три ноты пела, а более ничего.
Да и трех-то много.
Йориком бедным по свету пусти,
Перекати-полем,
Только флейта все же пускай свистит.
Три ноты – не более.
Любовь Головина
Стихи-электричка, увозящая к первоистокам...
О книге стихотворений Артема Морса «Что музыка»
«Пока идет заслуженный февраль...» – с этих строк начинается новый сборник стихов иркутского поэта Артема Морса. Это его третья книга: первая – «Из этого темнеющего сада» – вышла в 2006 году, вторая – «Другими словами» – в 2014-м. И вот в конце 2020-го благодаря московскому издательству «Воймега» (в котором уже выходило несколько книг иркутских авторов) увидел свет сборник под названием «Что музыка»...
Автор много размышляет на классические темы, которые тревожат писателей: о времени и пространстве, о жизни и смерти, о поэзии и об искусстве в целом. Однако на все это у Артема Морса есть свой собственный взгляд. Поэт не чурается в своих текстах просторечий, жаргона и всего того, что составляет язык улиц. Все здесь сцеплено и зацементировано, и никакое слово нельзя изъять, ибо оно на своем месте. И как здесь не вспомнить Пушкина, который во времена существования трех «штилей» в литературе первым осмелился смешать высокий и низкий слог, торжественное и просторечное.
Артем Морс как профессионал не гнушается никаких речевых регистров и работает со словом, каким бы оно ни было. Слова появляются не ради эпатажа, живут в заданных автором правилах и плотно сидят в использованном им хронотопе:
Сначала зима была какая-то стремная,
Потом весну взяли и отобрали,
Летом вообще хрен его знает что будет,
Да и осенью не факт что наладится.
И этому веришь, как хорошей актерской игре. Да что там веришь – узнаешь себя в период карантина и понимаешь, что сам именно так бы и описал происходившее. Автор говорит языком своих героев, не впадая в пафос или официоз. И вот уже «что-то типа», «отборная дурь», «стремный» и «приперлись» совсем не выглядят чужеродными. Да, они, как приправа, не каждому придутся по вкусу. Но это всего лишь дело вкуса, а не проблема кулинарии. И это вовсе не означает, что так нельзя «готовить» стихи, что в поэзии табуированы телефонные фразы («В автобусе») или рекламные тексты («Расширяю бизнес»).
«Не знаю, как дойду до дому,
устала, больше не могу», –
говорит она в трубку,
даже не осознавая, что начинает мое стихотворение.
Подобно взгляду фотографа, видящему прекрасное в том, мимо чего остальные проходят, ухо поэта слышит музыкальность во фразах, которые обыватель считает словесным мусором и откровенным спамом.
Поэт транслирует убеждение, что все уже было, все уже не ново, «а слова теряют смысл, если их повторять» («На репите»). В этом он созвучен философии постструктуралистов. Принцип деконструкции, выдвинутый идеологом течения Жаком Дерридой, сводился к тезису, что любой текст создается на основе других, предшествовавших ему, а значит, по природе своей вторичен. Морс следует тем же представлениям, и «поскольку все когда-либо произнесенное вслух уже не является новостью», поэт призывает лучше помолчать («Кроме всего вышесказанного»). Именно эта мысль объясняет нам, зачем автор каждый раз снова и снова ищет новые слова для выражения своих чувств и мировоззрения: раз нельзя сказать ничего нового, то хотя бы возможно изобрести иной способ говорения и выражения мыслей. «Ведь просто нету языка, чтобы сказать наверняка, куда течет река Куда и где остаться нам».
Морс действует, как ученый-этимолог, разрушая все до кирпичиков и заново отстраивая текст, буквально по слогам:
Разложим этот шум на составные части,
Расслышим отделим простые голоса:
кузнечика тик-так, звук комариной страсти,
жучиное жу-жу, стрекозкино за-за.
Автор экспериментирует не только со словом, но и с размером, и с рифмой. В сборнике вы не встретите сходных по звучанию текстов. Есть среди них и классические рифмованные стихи, есть и верлибры, или так называемые стихотворения в прозе.
В стихах Морса все о жизни, даже когда о безысходности, даже когда о смерти: «Потому что все впереди, потому что времени нет». Не случайно произведение «Похороны (учет покойников)» заканчивается фразой «Продолжение следует...», а от умершего журналиста внезапно начинают приходить ответные письма. Герой даже не готов сопротивляться смерти и в одном из стихотворений дарит жене на стальную свадьбу нож.
Именно поэтому во многих текстах мы видим кольцевую композицию, что подчеркивает цикличность всего сущего: жизнь плавно переходит в смерть, которая есть всего лишь иная жизнь, а сам переход — точка совпадения.
В поэтическом мире Артема Морса бытовое и низменное прекрасно уживается с философским и возвышенным. (И это также характерно для философии постстурктурализма, в которой исчезает противопоставление массового и элитарного в культуре). Более того, часто поэт намеренно их сближает. Вещный мир оказывается для поэта подспорьем и при обрисовке нематериального мира, дольний мир смешивается с горним в самом неожиданном сочетании. Подобное смешение – одна из характерных особенностей поэзии Морса. И вот мы видим, как
Ангелы божии
на полустанке небесном
в ожидании электрички
пьют вино из высоких бокалов.
В текстах Морса всюду жизнь, и автору интересно проследить ее истоки и задаться вопросом: «Почему земля продолжает рожать несносных, бестолковых, непослушных своих детей?» И тут же он получает ответ, поражающий своей простотой и не терпящий возражений:
За столько лет они не изменились
и ничего не поняли. Зачем
ты продолжаешь это?
– Чтобы жить.
Страдание не повод для отказа.
Именно темой жизни обусловлены и постоянные растительные образы — леса и деревьев. Лес предстает и сказочным, и зловещим. Он может быть даже враждебным, если не стать его частью, не вернуться к своим первобытным корням:
Так, растворясь в ночном кошмаре,
Не видя выхода в другом,
Мы населеньем леса стали:
Кто мхом, кто птицей, кто кротом...
Нас обняла навек природа,
нас проглотил могучий лес.
И вдруг мы поняли: свобода
на свете есть.
Автор не дает однозначных ответов, а призывает читателя к размышлению, сораздумьям. Но, наверное, самое важное, что делает поэзию Морса близкой лично мне – это выбор героя. В центре внимания автора «можешь быть ты, или он, или я». Это «мятый ненужный скомканный комнатный человек», который ездит в городских автобусах, а иногда, увлекаемый чувством, садится на поезд, чтобы ощутить время большой свободы и огромной любви.
Декларация прав девочки
О книге Светланы Михеевой «Роза, играй!»
Повесть Светланы Михеевой «Роза, играй!», которая летом 2020 года вышла в журнале «Сибирские огни», а затем и отдельной книгой, затрагивает важную и неисчерпаемую тему взросления. Многое основано на воспоминаниях автора, и, как любой текст, в котором есть личное, он вызывает особое чувство достоверности и напряжения.
Роза – старшеклассница, которая не слишком уживается с матерью, не слишком счастлива в школе и не слишком богата на настоящих друзей. История достаточно расхожая, актуальна для многих девочек-подростков, если бы не одно «но» – самоубийство влюбленного в героиню мальчика…
Выбор имени героини, как мне кажется, совсем не случаен. У Светланы Михеевой вообще не бывает случайностей: просто художественные детали, как пазл, складываются в узор постепенно, не сразу обнаруживая свой метафорический смысл. Названная как цветок героиня демонстрирует близкую связь с природой. Показательно, что девочка учится в естественнонаучном классе и многие свои наблюдения за поведением людей описывает через знакомые ей проявления других живых организмов. Многое Роза описывает через категорию естественности. Например, она завидует «естественной взаимной привязанности» в семье подруги. Надо отметить, что растительный, природный мотив был подхвачен художником книги, усольчанкой, выпускницей Иркутского художественного училища Татьяной Ус: обложка и иллюстрации, на которых изображены деревья, смотрятся очень органично по отношению к самому тексту.
Мать героини мечтает сделать из дочери пианистку, не считаясь с отсутствием у Розы интереса к музыке. В тексте опять как бы вскользь упоминается, что женщина сама в детстве играла. И эта деталь сразу делает историю типичной и узнаваемой: сколько таких выросших детей, чьи родители пытались воплотить в них свои мечты, не реализованные по разным причинам в нужное время и не имеющие ничего общего с мечтами их ребенка?
Пианино становится сквозным образом, проходящим через всю школьную жизнь героини. Роза называет его не иначе как гроб на колесиках, а его звук – мыльным, серым и клейким. Именно с его появлением в доме девочка начинает борьбу за собственные границы. И с возрастом этот протест проявляется все отчетливее: я имею право делать что хочу; дружить с кем хочу; любить кого хочу. А главное, я имею право не любить того, кто любит меня, не отвечать взаимностью. Показательно, что обрушившаяся на девочку травля со стороны взрослых так и не нашла своего обоснования: «Ни Мария, ни Лиза, ни Марина Сергеевна, ни другие не дали никакого определения тому, за что порицали меня». Взрослые оказались инфантильны и беспомощны в критической ситуации. Большинство из них просто молчит. А сцена приезда комиссии для разбирательства в случившемся выглядит фантасмагорией – девочку вызвали к директору, но так и не задали ни одного вопроса.
Вообще, мир взрослых в повести – это мир функциональных людей, которым не до разговоров и «копания» в чувствах. Мать Розы выполняет ряд функций – карательную, питательную, объяснительную. Примерно тем же занимаются учителя – только учебная программа, только репутация школы. К выполнению сострадательных и чувствительных функций большинство взрослых в повести не готовы. Никто из них не задумывается о детской душе. Розе кажется, что взрослые вообще отвергают наличие души в детях до восемнадцати лет.
Мир взрослых и мир детей в повести резко противопоставлены друг другу. Но граница между ними не четкая, а широкая, размытая, в ней находятся такие пограничные персонажи, как Мария. «Она уже не была ребенком, но никто ее так и не научил быть взрослой». Да и собственную мать Роза считает невыросшей: «Она казалась мне необыкновенно черствым взрослым, хотя, как я понимаю теперь, это была лишь растерянность не определившегося в жизни человека. В свои годы она была похожа на меня, подростка, с его полудетским эгоизмом, который провоцирует необходимое в этом возрасте одиночество».
Мотив границы, пограничности миров намечен еще в начале повести. Главы, посвященные беззаботному раннему детству Розы, своей яркостью и чутким восприятием жизни вокруг напоминают «Вино из одуванчиков» Брэдбери. И, перейдя к основному сюжету, несколько недоумеваешь, зачем автор начал историю сильно заранее? Зачем ему понадобилось вывести Розу, когда она была еще детсадовским малышом? Отчасти, вероятно, для контраста: атмосфера безоблачного детства делает более выпуклым изображение первых серьезных проблем, поисков себя и уроков выживания. Но только к концу книги понимаешь, что повествование о раннем детстве Розы гораздо сильнее связано с основным сюжетом. Ведь именно здесь читатель впервые видит, как девочка задумывается над понятием «граница». Уже тогда она осознает его как философскую категорию, как разделение разных миров – потустороннего и посюстороннего, а не просто как пространственную черту: «Иногда возле оранжевой стены панельной пятиэтажки, торцовой, без единого окна, обшарпанной до невозможности, я, пятилетняя, замирала. Там, где стена смыкалась с фундаментом, из этого стыка, из неровного шва лезли травы, зеленые выводки кленов или колыхались над ним желтые и белые одуванчики. Внутри, под углом, образованным отмосткой и стеной, я предполагала наличие смежного мира, откуда пробивается к нам жизнь». Роза даже уверена, что именно через этот стык появляются на свет младенцы. Та сторона просто выталкивает их в этот мир.
И вот Роза-выпускница сама, как младенец, оказывается вытолкнута из детской жизни в другую – взрослую, безжалостную. Но внезапно то, что в детстве так раздражало – требование мамы играть на пианино – вдруг стало для героини мощным стимулом не сдаваться. Триггер трансформировался в декларацию прав девочки. «Роза, играй», – говорит она сама себе, принимает боль, справляется с ней и начинает снова чувствовать настоящую жизнь: «Определенность накрыла мой мир, как цветущая весна».
Книга будет интересна всем, кто уже давно вышел из школьного возраста, потому что в каждом из нас было это мучительное взросление. При этом повесть, если следовать современной терминологии, относится к литературе young adult и будет полезна старшеклассникам, находящимся в возрасте, когда нужно очень хорошо изучить границы между собой и миром других людей, когда нужно научиться отстаивать эти границы, чтобы случайно не оказаться на грани...
