Одна из ключевых театральных фигур «Аистенка» – актриса и режиссер Любовь Калиниченко, которая отметила уже 45-летний творческий юбилей, сыграв 101 роль. Мы расспросили ее о секретах по ту сторону сцены, о взаимоотношениях актера с куклой, о лучших спектаклях, которые оставили след в сердцах не только зрителей, но и самих актеров…
Тайная связь
– Какова связь актера и куклы? Что для актера кукла? Как человек выстраивает связь с неодушевленным предметом, превращая его в нечто большее?
– Все рассуждают, бьются над этим вопросом: как же эта связь происходит, как случается? А для нас это нормальная, обычная история: мы ведь сами стараемся скрыться, спрятаться – и вложить в неживое то, что хотим сказать.
Но сначала, конечно, получаем инструмент. Режиссер задумывает постановку, работает с пьесой, вызывает художника, композитора – и только потом приходит к актеру. И поначалу мы не видим кукол – читаем, разбираем роли. Художник приносит эскизы, по которым понятен характер каждого персонажа. И вот тогда уже начинаешь думать о кукле.
В свое время я преподавала в театральном училище, выпускники приходили к нам в театр, но приходили практически с улицы – никто не посещал театры кукол. И влюбить их в это искусство тоже было своего рода искусством. Я говорила: нужно вдохнуть душу в неживое, вот вам ручка, вот вам зонтик, играем этюд «Зонтик и ручка встретились»…
Когда в прошлом году мы репетировали спектакль «Лети, Аистенок, лети!», кукол еще не сделали: там очень сложный процесс – механика, перья. Мы попросили коробки от обуви. Нам предложили старых кукол от других спектаклей. Я отказалась – куклы тянут в ту характерность, которая заложена в них изначально, лучше я буду играть коробкой. И потом, когда нам стали выдавать кукол, было счастье, что мы попали правильно – установили связь, еще не видя кукол, совпали в общем творческом замысле.
– Бывает ли, что кукла сопротивляется сближению?
– У самого аистенка в вышеупомянутом спектакле было три дубля, в разных возрастах – маленький, подросток и взрослая птица. Когда репетировали, подростка еще не изготовили, и актриса репетировала птенцом. А когда принесли дубль – подростка, она ничего не могла сделать – не гнутся крылья, не прижимается он к Пугалу, тонкие изящные мизансцены, которые мы нашли, не может делать кукла! И это была для артистки работа на сопротивление. А то, что дается трудно, становится родным.
Когда в «живом плане» играешь, это в принципе нетрудно. В драматическом искусстве есть лицо, есть твоя пластика, ты можешь танцевать, говорить. Но как только ты берешь предмет, надо смотреть в затылок кукле, у тебя есть машинка (кукольный механизм), ты работаешь так, чтобы зал на тебя вообще не обращал внимания. У тебя есть эмоции, голос – и кукла. И все.
– То есть вы – актеры в тени?
– В принципе да. Больше скажу: еще есть спектакли, когда актеры работают в черном кабинете (как, например, спектакль «Маленький принц», который я играла 23 года) – чтобы было полное ощущение того, что их куклы живут сами. На мне в «Маленьком принце» было два слоя черной тюли, черный шлем, перчатки – при том, что по классике нельзя в перчатках водить марионетку. Как это было возможно? Никто не понимает.
– Актер сживается с куклой. А когда кукла стареет, как актер расстается с ней? Есть ли особенные чувства?
– Есть. Но у всех по-разному. Может быть, в молодости мы были более сентиментальны. Хотя говорят, что, наоборот, к старости так бывает. Но я смотрю на молодых актрис – не наигравшись в куклы, они приходят сюда. И конкретная кукла – их сегодняшний успех. А потом идет новый спектакль, новые куклы – и новый успех.
Я не говорю, что мы черствеем. Мы с удовольствием видим этих кукол, они висят у нас в костюмерной на вешалках. С ними можно поздороваться, их можно потрогать – и жаль, что они разрушаются. Каждая новая работа заставляет привыкать к новой системе кукол, к новому образу. И я сейчас не хочу заходить туда, в костюмерную, где висит мой Маленький принц – мы завершили показ. Может быть, когда-нибудь новый режиссер поставит новый спектакль по этому произведению. Но сейчас это часть души, которая болит.
– Может ли актер забрать старую куклу, дорогую его сердцу?
– Нет. Это материальная ценность, принадлежащая театру. Бывают, конечно, списанные куклы. Но они задействованы в мастер-классах, которые, бывает, проводятся в театре до спектакля или после спектакля. Так что и старые куклы тоже работают. А если это ведущие куклы, то они хранятся для музея будущего. Может, когда-нибудь и у нас будет музей…
– Что случилось с «Маленьким принцем»? Почему показ спектакля был завершен? Он устарел?
– Этот спектакль 23 года назад ставил режиссер иркутской драмы Сергей Болдырев, я была ассистентом режиссера, делала весь кукольный ряд. И до сих пор все это было интересно и современно. Иркутские школы спорили, кому идти на очередной показ. А когда последние показы объявили, зал был набит битком.
Но с течением времени меняются актеры. Те актеры, которые прошли школу спектакля с режиссером, играют одно, приходят новые – они добавляют свое. И я, играя, начинала теряться в этом изменившемся пространстве. Ведь изначально это был спектакль-притча, медленный, а потом по современным лекалам он ускорился, кое-что сократили. И что-то ушло. Вроде бы тот же текст, те же мизансцены, свет.
Я поддерживала спектакль в хорошем состоянии. Но той внутренней струны уже не стало. Может быть, и по моей вине. Я недавно пересмотрела видео первых спектаклей и подумала: как же Маленький принц у меня повзрослел!
Обязательно нужен в зале режиссер, который снимает со спектакля налет времени, наслоения, случайности… В общем, дальше играть спектакль уже было нельзя – пока он в хорошем состоянии, пока еще всем нравится, нужно закончить…
Да, можно было играть еще два года – тогда спектаклю отметили бы четверть века. Но меня не отпускало ощущение, что сейчас у куклы порвутся нити (они же не вечные, а никто не может их заменить). Главный режиссер говорит мне: «Подумай, отдохни – и может быть, восстановишь «Маленького принца» с другими актерами».
– То есть спектакль нужно перезагрузить?
– Да. Но нужно позаботиться и о материальной части. Почему уходит спектакль – потому что нет ничего вечного, все ломается, рушится, стареют актеры.
Куклы для детей и куклы для взрослых
– Отличается ли работа в кукольных спектаклях для взрослых от актерской работы в спектаклях для детей?
– Куклы другие – и разные. Если в спектакле от трех до шести главное не навредить, не напугать, то для школьников мы должны позаботиться о том, чтобы они унесли с собой впечатления. Маленькие видят видеоряд, школьники видят другое, взрослые – третье. Поэтому и мы для них – разные, следуя замыслу режиссера.
– Какие спектакли для взрослых дороги вашему сердцу?
– Людвиг Устинов ставил для взрослых «Лекаря поневоле» Мольера. Играли тростевыми куклами за ширмой, у меня была роль Кормилицы. Живые планы – в масках комедии дель арте. Ширма иногда хулигански открывалась – а там мы ходим. Зал хлопал этому спектаклю стоя.
Ставили Гоцци «Любовь и три апельсина». Было сложнее – это театр масок, а значит, тело твое должно слушаться, становиться графически кукольным. У меня в этом спектакле сложился прекрасный дуэт с актером нашего музыкального театра, народным артистом России Владимиром Яковлевым. Он исполнял роль мага Фанфарелло, а я – феи Морганы.
Еще у нас много лет шла «Божественная комедия» Штока. Спектакль масочный, но Адам, Ева и Первая женщина были куклы, вырезанные из поролона. Мне режиссер доверил как раз создание образа Первой женщины – той, что была сделана не из ребра и с которой Адаму пришлось помучиться, пока Создатель его не пожалел. Потом включались живые планы – зрители видели со спины обнаженные до пояса фигуры, потом эти фигуры появлялись уже в шкурах. Взрослые спектакли – это часто юмор, смех.
Но ставили и лирические вещи – спектакль «Пристань алых грез» по «Алым парусам» и «Бегущей по волнам» Александра Грина. Владимир Яковлев здесь также исполнил роль –
волшебника Эгля. И вот какая-то мистика вокруг. Он все время вспоминает Бегущую по волнам. И вдруг на сцене появляются белые столбы света, волны, выходит актриса на котурнах, на голове ее – корабль. И Эгль идет ей навстречу… Спектакль полон сложных монтажных приемов на сцене. И вот его восстановили.
– А вам какие спектакли больше нравятся? И какие куклы вы предпочитаете?
– Мне нравятся куклы – и не нравится, когда очень много живого плана. Взрослым зрителям это, может, и подходит. Хотя в «Пристани алых грез» зрителя особенно впечатляет кукольный ряд. А у детей внимание раздваивается – на актера надо реагировать и на куклу. Все нужно разглядеть, соотнести и понять – а для ребенка это сложно.
Сейчас театру кукол вообще сложно существовать – у детей сознание другое. Медленно и долго сосредотачивать внимание на чем-то они не могут. Очень большой труд – внимание этих непосед удержать. Должен быть удивительный зрительный ряд – поэтому художники ищут необычные, смешанные решения.
Но должна сказать, что для актера, когда он закрыт ширмой, водит марионеток – это настоящая магия. Да, допускается один актер, как в «Маленьком принце» – летчик. Два человека можно на сцене. Но не больше.
«Какая-то я неправильная…»
– А вы никогда не хотели поменять Иркутский театр кукол на более масштабный театр или вообще сменить амплуа – на драматическое?
– Какая-то я неправильная, что ли. В молодости, конечно, посуетилась немного – и все. Я пришла в театральную студию «Петрушка» во Дворце пионеров в десять лет – и ничего другого не знала, мне нравилось безумно. На четвертом курсе бросила филфак иркутский – и поехала играть в Улан-Удэ. Театр затягивал. К тому же я это умела – а больше ничего не умела…
Я не скажу, что я в детстве играла в куклы. Мама обшивала моих кукол, отец делал кукольную мебель – но все это стояло красиво в уголочке. А мы с братом стреляли пульками из ружья, которое отец вырезал из доски. Но, может, поэтому театр кукол и затянул: это другие куклы, которые живут и могут рассказать историю.
К тому же я всегда считала, что где родился, там и пригодился. Да и разве где-то в другом месте я буду играть иначе? А вот с разными режиссерами поработать хотелось, это да.
Мне повезло, что к нам приехал Людвиг Устинов, который в свое время сделал театр «Сказка» в Абакане, много ставил по стране – в Москве и всюду. И он много лет работал у нас главным режиссером.
– Какие режиссеры из других городов вас впечатляют?
– На фестивалях мы видели работы режиссера из Пензы Владимира Бирюкова. Спектакли ставит потрясающие, для взрослых – на столе, маленькими куклами, работает нюансами, вздохами. Мы таких тонких спектаклей не делали – у нас большая сцена, мы должны все посылать в зал. А у них театр все время был на ремонте, и они на малой сцене изобретали такие спектакли.
– Есть роли, которые хотели бы сыграть? Есть ли любимые роли?
– Мечтать, конечно, можно и о несбыточном. Но реальность такова, что ты зависим от театра, в котором работаешь. И мечтаешь только о том, чтобы тебе дали роль в спектакле, и чем сложнее роль, тем любопытнее.
Главный режиссер театра Юрий Уткин решил поставить спектакль «Про Федота-стрельца». Актеры все сидят и думают: «Какую же роль тебе сейчас отвесят?» Я и на няньку была согласна – там ведь вообще мало женских ролей, а женщин в театре как раз много, можно остаться «руки играть» (это тоже участник роли). И вдруг – Баба-яга!
Но текст стихотворный, это для нас трудно. У нас мало того что тексты всегда короткие – не выдерживают куклы длинные монологи и нужно в маленьких, коротких сценах все сказать, из нескольких фраз максимум смысла выжать. А здесь стихотворные тексты. А потом мне дали Ягу – просто в ступе сидит тело, «руки делает» другая актриса. Вот играй, как хочешь. И нужно и полет в ступе сделать, и кокетство изобразить, и достать из ступы зеркало, и погадать на ромашке. Баба-яга получилась разная от сцены к сцене, и сейчас это моя любимая роль. А теперь вот лежит спектакль – нет актеров, чтобы ввести на главную роль Маруси, самого Федота… А Бабу-ягу я бы играла сколько угодно.
– Таких актеров-корифеев, как вы, на которых театр много лет держался, осталось в «Аистенке» четверо. Есть ли для вас пьесы?
– К сожалению, сейчас такие формы, что даже бабушек и дедушек играет молодежь. Если заняты в спектакле три человека – они играют всех. В спектакле «Колобок», например, двое играют всё. Любопытно, конечно, и дети радуются. Но сочных ролей пока нет в перспективе. А вот в Томске есть заслуженная актриса Марина Дюсьметова – на нее поставили моноспектакль «Зеркало для королевы» по рассказам Тэффи. Хотелось бы мне, чтобы такой материал и у нас появился.
– Иркутские актеры гордятся своим театром. Труппа много ездила по России и за рубеж. Что вам особенно запомнилось?
– В Польшу мы ездили. Четыре раза – в Германию. Играли на немецком языке. С нами преподаватели института иностранных языков занимались прямо в гримерках. Отрабатывали произношение и каждую фразу. А там уже такое волнение накатывало! Но все проходило хорошо.
А потом к нам немцы «на обмен» приезжали. Они играли спектакль, а мы русский текст читали. Я озвучивала ведьму – и у меня уж если ведьма, так ведьма! А немцы внутри ширмы между собой говорили. Толя Попов мне потом шепчет: «А знаешь, что они говорят? Говорят: «Русские так много души вкладывают, как мы потом играть это будем, я не знаю».