Слово редактора
Сегодня, уважаемый читатель, я традиционно представлю трех авторов: поэтов Сергея Шаршова, который жил и работал в Черемхово, и Василия Костромина, жившего в Братске, а также ныне здравствующего – и многая ему лета – «зубра» иркутской журналистики, документалиста и писателя Арнольда Харитонова.
Последняя работа Арнольда Иннокентьевича – книга о Евгении Евтушенко «Я вам необходим», составленная из воспоминаний, интервью, личных писем. Она была издана в прошлом году на средства спонсоров. Особенно интересен в ней раздел, где «мясом» повествования становится личная переписка между автором и героем. Мы предлагаем прочесть отрывок из этой книги.
Василий Костромин был одним из лидеров поэтического движения в Братске, входя в костяк легендарного литобъединения «Шклинда». Сегодня его именем названы Костроминские чтения, которые проходят в октябрьские дни в Братске, приуроченные ко дню кончины поэта. Организатор этих чтений – неугомонная Оксана Костромина, супруга поэта, сама – пишущий человек. На Костроминские чтения едут литераторы не только из Иркутской области, но уже и со всей России.
Сергей Шаршов — не услышанный автор. Такую поэтическую речь расслышать, может быть, трудно: всё какие-то обрывки, отсылки, расслоения. Но в этом смысл поэзии — сгустить и расслоить, в этом самый факт поэзии, который Шаршов доводит до абсурда. Кажется временами, что Шаршов мог бы вполне понятно изъясняться с помощью только лишь служебных частей речи и знаков препинания. Он стоит особняком среди своих ровесников, используя совершенно особый иронический язык. Наследие Сергея Шаршова еще предстоит систематизировать и изучить.
Светлана Михеева
Сергей Шаршов (1961-2013)
Родился в г. Черемхово. Окончил горный техникум, заочно учился на филологическом факультете Иркутского государственного университета. Работал на автотранспортном предприятии, сотрудничал с местными газетами. Публиковался в альманахах «Иркутское время», «Зелёная лампа», в коллективном сборнике «Стихи по кругу». В 2005 году увидела свет единственная книга поэта «Переизбыток», отпечатанная на ризографе. В 2015 году в серии «Скрепка» вышла книга «Островитянин».
***
Иду, иду...
Вокруг меня леса...
И те, и те...
Строительство...
Куда-то...
Мне непонятен сей великий взмах.
Мне грустно и бездарно быть прохожим.
Но не могу остановить себя...
И я иду
задумчиво и сонно.
Так дерево, собою пустоту...
шумя своей непостоянной кроной...
стоит на месте,
вглядываясь в даль...
***
Обожаю слова,
в них летит стрекоза,
и волнуется смысл,
и смеётся судьба…
Обожаю...
Игра.
И господ никаких!
Никаких.
Никогда.
***
В древнем Риме,
в древнем Риме...
тоже ели,
тоже пили.
Говорили
и страдали.
Ничего не прогадали.
***
Жандармы ехали, любуясь –
так был прекрасен диск Луны
и повстречали человека,
он глупо прятался в кусты.
Пошла стрельба...
и нет поэта,
и нет жандармов...
Только диск...
Никто не смеет Артемиду
увидеть дважды
без одежд...
***
Осенью небо контрастно листве.
Солнце, как ястреб, парит в синеве.
Все египтяне копают картофель.
Их и рисуют поэтому в профиль.
Вечная жизнь! Пирамиды мешков...
Здесь и рождается вера в богов.
Вот Нефертити... Семейство в достатке,
но и она на картофель украдкой.
Молимся мирно и сообща,
чтобы не стала вдруг черствой душа.
***
...и только поэт
что-то ночью мозгует,
стрелу за стрелой,
отправляя, чудак...
И вновь мирозданье –
сферично,
и люди
живут в эпицентре
бессмертного
Я
/ ...и вот пришлось
ПРОСОДИЕЙ и мне.
О, запятушки –
истины во мгле!..
Нашло вдохновенье,
гуляет тимпан,
весёлое время –
воскреснувший Пан! /
ДЕМОКРАТИЯ
...тысячи грузных, довольных и глупых солдат
шли по дорогам.
Клубились их бравые песни:
Сколько на свете ещё незнакомых им стран!
Сколько ещё интересных их ждет впечатлений!
Сколько сокровищ!
...ещё не прибрали к рукам...
Море...
Моря!
И всё наше!
...уже обещали...
Жарко сидеть...
Невозможно сидеть у костра...
Дым разговоров...
***
Забытый мир висел на волоске.
Он был ночным, и в нём горели окна.
Горели для чего-то в синеве.
И хоть на волоске, а жить придётся.
Губасто жить
в оскаленной тоске,
как оплеуха, плюха...
Как братанье...
Ещё по баночке,
ещё в одном ларьке...
И входишь в мир
заранее всё зная.
***
Карабкаясь на штурм
по лестницам вонючим...
Покалывают в бок
то пикой,
то багром...
А сзади генерал
с подзорною трубою,
он думает, что смог
и ахает: «Ура»!
Еще и неизвестно...
Но вот швырнули факел.
И вспыхнула смола.
И кажется, конец.
А сзади генерал.
Ему в окопе тесно.
И лёгкий адъютант
руками машет нам.
Вспорхнувший на коня,
он белоснежной розой
несёт его приказ,
что нужно продолжать.
И почему-то – да.
Вдруг удивились турки.
И всё еще живой
я падаю туда...
***
Казармы. Ночь. Усталые солдаты.
Все мысленно в уме.
Там нечто вроде солнца
пугливо дремлет,
поднимая череп.
Вчера свистели пули, рвались связи.
И мир безбрежно растекался, весь в провалах…
И навзничь падали интеллигенты
не в силах поверить, что жизнь первобытна.
Но шарить в конспектах уже бесполезно.
***
В фиолетовой накидке
гнусный шут
играл на скрипке.
Он играл не для себя –
в небе были облака.
Облака молчали важно,
потому что им неважно,
тот ли, этот ли
пиит...
Человечество не спит!
Василий Костромин (1956-2014)
Родился в городе Вихоревка Братского района. Учился на Восточном факультете ДВГУ. Много странствовал по Северу. Был на Нижней Тунгуске, Колыме, Лене, Чукотке, в заливе Креста, в Забайкалье. Жил и работал в Братске. Один из организаторов неформального литературного объединения «Шклинда». Автор книг «Произносила золото оса» и «Царь-ветер». Публиковался в «Литературной газете», журналах «Сибирские огни», «Байкал» и др.
***
Я слышал поворот весла
в уключине пустынь,
как будто жизнь стакан несла
по комнатам пустым.
И падал свет гранёный на
глубокий потолок
и якорную из окна
цепь с грохотом волок.
И были горечью полны
вернувшиеся в дом
с обратной стороны Луны
за северным столом.
***
Cто тысяч лет возводятся леса,
чужое солнце пьют мои глаза,
но я себя по звёздам узнаю
и презираю родину свою,
я погружаю иглы в чернозём,
который мы на панцире несём
и не понять – как возникают сны,
когда в глазах кровавый дым весны.
***
Ни к чему не подступиться,
потому что понятые
глубоко на тёмных лицах
помнят клювы золотые.
Луч пылающего снега,
штормовое время гона,
рыбье солнце,
голод неба,
птичий холод телефона.
Я кричу в огонь могилы,
и речное дно темнеет,
мы причалим,
мы дебилы,
нас никто не пожалеет.
Всё проходит...
Корни – крона.
Сердцевина – страны света.
Годовые кольца грома
с тёмной трещиною ветра.
***
Под куполом Данте,
где желчь кипятят в пузырьках,
лежат секунданты,
как пальцы на чайных сырках.
Никто не подымет
в тяжёлых воротах кольца,
сквозь волны полыни
мелькнёт полумесяц крыльца.
Запомнится – крышей
скользящий по снегу вагон
и конницы рыжей
беззвучные вспышки вдогон.
***
Надвигаются пыльные бури.
Под ногами колышется мгла.
Не грешно – опьяневшим от дури –
сгинуть в солнечной топке котла...
Не на счастье прибита подкова.
Так хотелось хоть слово сберечь,
но от горечи лета такого
становилась тяжёлою речь.
Небесам нависать над лесами,
задевая вершины огнём...
И от близости неба мы сами
в этот каменный уголь уйдём.
***
Ночами рвёт висок
и отступает днём
шиповник – как песок
под мчащимся конём.
Степное ремесло:
дотронешься стены –
невероятны зло
и пустота страны.
***
Огонь вдыхал прохладу белых стен,
произносила золото оса,
и теребила пряжу на холсте
сентябрьского солнца полоса.
Был император крылышком осы,
аквариум русалками пестрел,
шёл сенокос,
под взмахами косы
взлетали стрелы.
Месяц-самострел
в кабанью жёсткость стиснутых полей
вскрывал окно,
выплёскивал вино,
и опускались лодки тополей
на дно реки, которой нет давно.
***
Когда не закрыта
у печки чугунная дверца,
от пламени быта
в верхонку запрятано сердце.
На лестницах леса
круглы легендарные лики,
кроваво железо
на запонках чёрной брусники.
От камня до камня
полоска земли плодородной,
она велика мне,
как сито на кухне голодной.
***
Высокие деревья –
на радость дураку
ударит осень дверью
по млечному курку.
Земля и небо рядом,
и этим далям в лад
я забывал ограды,
которым был не рад.
Огонь бывает резок.
И, на стекло дыша,
грохочет, как железо,
над пропастью душа.
***
Пока не выгнали взашей
за твой карман пустой,
иди, сменяй десяток вшей
на карандаш простой.
У солнца обручи черны,
у неба дно черно,
хранит бренчание зурны
подлунное зерно.
Душа наутро говорит
о лужах во дворе,
а ты невесел и небрит,
скуласт, как нота «ре».
И десять пальцев на руках
тебе мешают жить,
и только тем, кто в дураках,
не хочется тужить.
Арнольд Харитонов
Журналист, писатель, сценарист. Родился в 1937 году в поселке Жигалово. Выпускник филологического факультета ИГУ (1961). Работал «на комсомоле» и в журналистике. Был спецкором на БАМе, редактором городской газеты в Зарафшане, служил редактором кинопроизводства и зампредседателя Иркутского областного комитета по телевидению и радиовещанию, был заместителем редактора областной газеты «Советская молодежь», спецкором и обозревателем «Комсомольской правды-Байкал». Член Союза российских писателей, автор нескольких книг прозы и очерков. Заслуженный работник культуры России, лауреат областной премии «Интеллигент провинции», лауреат губернаторской премии.
Из книги о Евгении Евтушенко «Я ВАМ НЕОБХОДИМ»
…Впервые я встретился с ним в 1968 году. Он тогда приехал в Иркутск и пришёл к нам в редакцию газеты «Советская молодёжь». Редактор Василий Жаркой был в отпуске, встречу вёл я. Правда, она как-то не очень запомнилась. Этому есть документальное свидетельство – фотография: за редакторским столом сидим мы – он и я. Эту встречу даже знакомством назвать трудно – он меня вряд ли запомнил.
Однако не обошлось без курьёза. Когда Евтушенко заходил в редакцию, которая тогда проживала на Киевской, 1, на пороге сидел поэт Пётр Реутский. Был он не совсем трезв. Евгений Александрович склонился над ним с высоты своего роста и спросил: «Петя, ты чего здесь сидишь?» Реутский рассерженно молвил: «Пошёл ты, Женька… Какой я тебе Петя? Я первый поэт России Пётр Иванович Реутский». Евтушенко перешагнул через собрата и вошёл в наш мрачный коридор, слегка улыбаясь, – может быть, потому, что он-то знал, кто первый поэт России.
Потом долгие десятилетия мы проживали свои жизни порознь: он – в поднебесье разнообразной известности и славы, я – на грешной земле. Но я, как и все, время от времени получал какие-то вести об его далёком существовании…
«Детский сад» в Иркутске
1983 год. В это время в Иркутске и вокруг него развернулось действо, которое взбудоражило весь город: съёмочная группа «Мосфильма» приступила к производству фильма под названием «Детский сад». Автором сценария, режиссёром и исполнителем эпизодической роли был Евгений Евтушенко.
Иркутянам хорошо известно, что телевизионный кинорежиссёр Тэофиль Гордианович Коржановский дружил с Евгением Александровичем. Про их совместное путешествие по Лене на карбасе «Микешкин» не знал только тот, кто не умел читать, не слушал радио и не смотрел телевидение. В Иркутске об этом знали все. Как и о том, что Евтушенко снимает у нас фильм. Хотя бы потому, что благодаря этому событию на время исчез с постамента знаменитый танк-памятник «Иркутский комсомолец».
Дело в том, что киногруппа была укомплектована всем необходимым, вплоть до боевой автомашины-полуторки и даже фрагмента истребителя. А вот танк, знаменитый Т-34… просто забыли прихватить, как какую-нибудь мыльницу или коробку грима.
Но ведь съёмочную группу возглавлял такой знаменитый человек! Евгений Александрович отправился в обком КПСС со скромной просьбой: товарищи, одолжите танк! Всего на несколько дней – отснимем эпизод в порту Байкал и вернём на место. Пережив лёгкий шок и проведя несколько совещаний, решили удовлетворить просьбу уважаемого земляка во славу отечественного кинематографа.
Танк исчез. Как его доставили в порт Байкал, я не знаю. Но пьедестал на улице Советской опустел. Это породило множество баек. Вот одна из них. Трамвай движется от рынка по улице Декабрьских Событий. Один мужик говорит другому: «Слышал, что с танком случилось?» «Что с ним могло случиться?» – лениво спросил другой. «Как что, – оживился первый, – ты до сих пор ничего не знаешь? Танк-то угнали!» «Как… угнали? – растерялся собеседник, – он же без движка». «Ну, как – это я не знаю, – продолжал настаивать первый, – а только на месте его нет». «Брось трепаться, этого быть не может». «Не веришь? Спорим на бутылку!» Только успели разбить руки спорщиков, как проехали бывший Дворец профсоюзов, усадьбу Сукачёва, и глазам пассажиров трамвая открылся пустой пьедестал. Весь трамвай хохотал над неудачливым спорщиком. Говорят, не один мужик выиграл так вожделенную бутылку.
Фильм «Детский сад» снимался не только в Иркутске, но и в Зиме, и в порту Байкал. Кое-что про эти съёмки мне рассказывал Коржановский, Евгений Александрович попросил его помочь в качестве второго режиссёра. По рассказам Тэфа, съёмки в порту шли достаточно сумбурно: то чего-то не хватало, то кто-то куда-то пропадал – народу была уйма, и народу самого пёстрого – кроме съёмочной группы, ещё и целый симфонический оркестр из Иркутска, цыгане, артисты-кукольники, да ещё и масса любопытных – местных, приехавших из окрестных сёл и дач, да и из самого Иркутска – не каждый год в нашей далёкой провинции снимается столичное кино.
Прибыл великий русский актёр Леонид Марков. Ему предстояло сыграть небольшую роль – нищего слепца. Но случилась накладка – не успев приехать в порт, актёр запил, была у него такая национальная слабость. Пил он не один, а в обществе инструктора Слюдянского горкома партии. Этот плюгавый человечек приставлен был к артисту, чтобы помогать ему во всём. Помог…
Надо было спасать артиста и фильм. Коржановский сделал это просто – отозвал руководящего собутыльника в сторонку и сказал ему твёрдо, как он умел: «Значит, так. Они-то отснимутся и уедут, а мы с тобой останемся здесь. А я приеду в ваш горком и доложу твоему начальству, как ты помогал артисту». Больше партийного аборигена никто не видел.
Коржановский вошёл в помещение, где отлёживался Марков. «Здравствуйте, Леонид Васильевич, – обратился он к артисту. – Ну как, отдохнули? Пора за работу!». «Я готов, – ответил Марков, – только мне надо понять, какой слепец вам нужен – такой, такой или, может быть, такой?» И он предъявил изумлённому Тэфу около десятка совершенно разных типажей.
Отснимались в порту Байкал, продолжили в Зиме и в Иркутске.
Однажды под вечер ко мне в кабинет зашёл Коржановский: «Хочешь посмотреть, как снимается художественное кино?» – спросил он вальяжно. Отчего же не хотеть, разумеется, я быстро собрался. Мы поехали от телецентра под вышкой на улицу Борцов Революции, туда, где улица Грязнова поднимается в гору и выходит прямо к забору Парка культуры и отдыха, который ещё не очень давно назывался Иерусалимским кладбищем, а тогда, кажется, носил ныне забытое название «Имени сорокалетия Великого Октября». В самом верху улицы Грязнова красовались две кривые полуразрушенные деревянные лестницы, которые тогда ещё могли кое-как служить людям. Почти у подножья правой из них (если идти вверх) стоял большой, добротный дом с широким подворьем, ворота были распахнуты настежь, и вот там-то и вершилось главное действо.
Первый, кого мы увидели, был довольно молодой человек, который шёл почему-то по неправильной, изломанной синусоиде. Завидев нас (а мы в его глазах выглядели достаточно солидно), он сделал над собой гигантское усилие и пошел, оступаясь, по одной доске деревянного тротуара. Посмотрев ему вслед, я понял, что он изрядно пьян. Нас он, видимо, принял за какое-то начальство.
А в открытом дворе гуляла широкая свадьба. Впрочем, она не только гуляла, но и снималась в кино – по сценарию, там был военный год, шла свадьба (кажется, сразу несколько), к тому же женихов провожали на фронт. Режиссёр рассудил правильно – так как массовка непрофессиональная, она не сможет правдиво сыграть нетрезвых людей, да ещё горюющих по поводу расставания с уходящими на войну сыновьями, братьями и молодыми мужьями. И потому создатель фильма принял, может быть, единственно правильное решение – приказал купить несколько ящиков водки. А что может быть правдивее подвыпившего сибиряка? Тут уж будут вам и песни, и пляски, и хохот, и слёзы.
Апрельский день клонился к вечеру, было довольно свежо. По сценарию, свадьба должна быть зимней, но какая же зима в апреле, хоть и в Сибири? Поступили просто: двор и всё вокруг него залили пожарной пеной (две красные машины дежурили поодаль – на всякий «пожарный» случай). Пена, конечно, похожа на снег, но только в кино, в обыденной же жизни она превращает землю в хляби, на которых и трезвому-то легко растянуться. Но трезвых почти не наблюдалось.
Впрочем, у подножья кривой лестницы мы нашли совершенно трезвую и очень грустную женщину. Тэф нас представил друг другу. Это оказалась третья жена Евтушенко, ирландка Джан Батлер. Она вяло протянула мне руку для знакомства и тут же темпераментно обратилась к Коржановскому: «Тэфик, Женя с утра ничего не ел. И никто не может его заставить! Он всех выгоняет и ругается. Что делать?». «Да что ты? – ухмыльнулся Корж. – Ну не горюй, это мы мигом… Эй ты, иди сюда!» – закричал он кому-то. Я не понял, откуда тут же взялся тот самый, первый встретившийся нам нетрезвый субъект. «Вот тебе пакет с пирожками и термос с чаем, иди и накорми режиссёра». Субъект попытался гаркнуть что-то бравое, вроде «Йес, сэр», и даже отдать честь по-военному, чуть не упав при этом. Впрочем, для падений у него ещё было и время, и пространство – он почему-то не полез в гору по лестнице, а попытался взять её приступом по откосу, падая и вставая, как суворовский солдат при переходе через Альпы. Наконец, его вихляющаяся фигура скрылась в свадебной толпе, над которой возвышалась голова Евтушенко в лисьем малахае, похожем издали на боевой шлем.
Наш посланец вскоре вернулся. Он был грязен с головы до ног, но в руках держал всё тот же совершенно нетронутый пакет и относительно чистый термос. «Оне… не стали есть, – обиженным голосом провинившегося крепостного слуги пробормотал он, – обругали меня матерно и выгнали». «Мало он тебя обругал, – взъярился Тэф, – я ещё добавлю! – И добавил: – Давай сюда, и сгинь с глаз моих!» Взяв припасы, он спокойно поднялся по лестнице. Вернулся через полчаса с пустым термосом. «Ну что, поел?» – трясущимся от волнения голосом спросила Джан. «А как же, – вальяжно ответил Корж, – попробовал бы он не съесть! Всё смёл как миленький».
Я тогда не знал, что Коржановский, провинциальный кинорежиссёр, имеет на всемирно известного поэта какое-то совершенно неограниченное влияние. Евтушенко, вообще-то человек строптивый, терпел от Коржа всё – и нотации, и откровенные выволочки, и даже крепкие ругательства в свой адрес. Ни разу не видел, чтобы классик обиделся. Их отношения могли сойти за жесткое обращение старшего брата с младшим. Да, Корж был действительно старше, но всего на два года. Слишком малая фора!
Наконец съёмки были благополучно завершены, и творческая группа вернулась восвояси. Танк водворили на место. Иркутск продолжил жить другими новостями, большими и маленькими, своими радостными и печальными домашними событиями…