Сегодня Марина занимается экологическим просвещением, экологической эффективностью бизнеса. Она считает, что главное – переломить инертность человека в отношении к себе.
-- Вы начинали в далекие девяностые, когда измученным людям само слово «экология» казалось насмешкой – им нечего было есть, нечего надеть. С тех пор прошло много времени, общество более или менее «наелось». Видите ли вы изменения в общественном сознании?
-- Ощущаю их в том плане, что, когда мы начинали, люди не думали о том, как жить в согласии с природой, эта тема никого не интересовала. Но нам казалось тогда, что достаточно найти и перевести нужную информацию – информации на русском языке тогда было мало – и дело пойдет на лад. Возьмем проекты по управлению отходами, переведем, дадим нашим депутатам, они скажут: « Как здорово! Срочно будем внедрять!» Такие были наивные. А сейчас разные люди интересуются этим – очень много очень разных людей. Это меня радует.
-- Сразу подтолкнуть общество к действию тогда не получилось?
-- Когда мы поняли, что мало взять инструкции и вручить их кому-то, то перешли на экологическое просвещение. В журнале «Волна» делали обзоры на разные темы, которые волнуют людей – сначала провели опрос, какие темы интересуют. Нам стало понятно, что все выращивается, что все не бывает сразу. Понимание надо вырастить. Иногда действительно говорят, что вот, люди наедятся и начнут заниматься чем-то помимо насыщения. Но мне кажется, это ложный посыл, потребительский подход к жизни. Если ты отодвинешь экологические проблемы «на потом», то никогда лучше жить не станешь.
-- С другой стороны, Иркутская область ведь уже к девяностым имела опыт митингов «против трубы» -- фактически опыт экологического протеста.
-- Да, имела. И многие на этой экологической волне выходили в депутаты. Вот нам как раз и казалось поэтому, что если они тут пообещали, то станут депутатами и быстренько начнут все выполнять. Но для кого-то это оказалось просто лозунгом, чтобы пройти во власть – и больше ничего.
-- Власть к нашему времени стала отзывчивей?
-- Я столкнулась с низким профессионализмом во власти. Многое сделано по экологическим вопросам -- но это сделано только потому, что есть общественники, есть организации, которые разбираются в законах, предлагают формулировки. И если власти выгодно использовать эти инициативы, если складывается какая-то благоприятная ситуация, то все это востребовано, появляется в виде законодательных актов. Я знаю многих экологов, занятых именно этой рутинной работой. Вроде бы это должны делать власти. Но и тут сложный вопрос: а кто, собственно говоря, договор с ними подписал, кто их заставит? Власти и общество – две стороны одной медали.
-- Сложно ли сегодня выстраивать «экологический» диалог с властью?
-- Власти вынуждены реагировать. Но когда они этого не хотят, если есть опасения открытого диалога, то они начинают прибегать к хитрости, к «закрытому диалогу», начинается давление -- как давление с законом об иностранных агентах. Перевели в статус иностранных агентов абсолютно незаконным способом несколько организаций – в том числе и «Байкальскую экологическую волну». Мы судились и продолжаем судиться по этому факту. Сегодня – уже в Европейском суде по правам человека. Конечно, это все долго, организация закрыта. Но у нас не было выхода: мы решили, что не настолько богаты, чтобы все время платить большие штрафы. Около 500 тысяч и так заплатили – пришлось с миру по нитке собирать.
-- А нынешняя история с рекультивацией отходов БЦБК, которые хранятся в шламонакопителях -- это открытый или закрытый диалог?
-- История с БЦБК вообще покрыта мраком. Я этой темой занималась со студенчества. Мы занимались изучением стоков БЦБК, их влиянием на окружающую среду. И когда возник вопрос о шламонакопителях, я, кажется, в 2011 году, провела одно совещание в Байкальске с участием научных сотрудников, которые занимались этой темой. Потом на встрече с Сергеем Ерощенко, когда он уже стал губернатором, был поднят вопрос о технологиях: необходимо пригласить разных специалистов и получить представление о том, какие вообще могут быть использованы технологии. Все это состоялось -- в Техническом университете. Но у тех, кто это совещание организовывал, не хватило то ли кругозора, то ли еще чего. Нужны были разные специалисты. Мы, общественность, тогда скинулись на билет и пригласили специального человека из Подмосковья – Бирюкова, его отец работал у нас, как раз отрабатывали технологии переработки лигнина.
-- То есть отрабатывал технологии еще в советские времена?
-- Да, в этой отрасли технологии отрабатывались. Но собака зарыта в том, что они не выполнялись никогда. В шламонакопителях, к примеру, не было прочной изоляции – это видно: деревья своими корнями давно преодолели ее. Грунтовые воды под картами-шламонакопителями загрязнены.
-- С тех пор много времени утекло, изменилась ситуация в самих накопителях.
-- Известно, что в один накопитель упал трактор, в другой свалили бытовые отходы. В одном больше, в другом меньше воды. Куда-то добавили золы. Понятно, что единой технологии рекультивации, переработки для разных карт быть не может. И лучше бы, чтобы технологии отрабатывались на месте – так можно проверить разные варианты. И только тогда действовать. Немцы приезжали со своим проектом по заказу «Внешторгбанка». Мне показалось, что достаточно продуманы были предложения этой фирмы по переводу шлам-лигнина в монолитное состояние. Там ведь есть еще соединения ртути, хлора, другие примеси, связанные с тем, что сырье было загрязнено. Перевести в монолит было лучшим вариантом — и оставить на месте, никуда не возить. Но тогда было много возражений по этому проекту, возможно, от тех заинтересованных лиц, которые что-то свое предлагали… Потом с этой идеей вышли наши российские специалисты.
-- Было также предложение превратить содержимое карт в почву. Над этим проектом иркутские специалисты тоже работают, по заказу частного лица.
-- Почва – это сложно. Потому что в почве все должно быть активным. И если что-то связано в коллоидные структуры, то оно может перейти в несвязанное состояние, та же ртуть, например: связанная она неопасна, если не связана – то, напротив, опасна. Если монолит все свяжет – это неактивно и неопасно. А если превращать отходы в почву, то надо очень тщательно и долго проводить эксперименты.
-- Как вы считаете, на сегодняшний день что в сухом остатке мы имеем по БЦБК? Вы видите какое-то реальное движение к решению проблемы шламонакопителей?
-- Мне кажется, что сегодня никто точно не знает, что делать. Нужны какие-то коллективные усилия. Нужно чтобы «Росгеология», которая выступает исполнителем по проекту, заказанному администрацией области, не варилась в своем соку. Нужны специалисты, которые свежим взглядом посмотрят на ситуацию.
-- Значит, все надо начинать сначала?
-- Тут семь раз отмерь, один отрежь. Вот, к примеру, вопрос: если емкости освободить, что с ними будет? Что с ними делать дальше? Об этом никто не думает. Там все рухнет. Другая структура, другое давление -- и вот тогда будет катастрофа, запланированная.
-- Но проект торопят, ссылаясь на опасность селя, который в тех местах сходит раз в сорок лет.
-- Это отдельный вопрос. Когда в 1972 году был сход селя, начали строить противоселевые сооружения. Так ведь бросили! Я знаю, что была идея вынуть шлам-лигнин, и пустая карта будет собирать селевый материал. Но это абсолютная ерунда – к противоселевым сооружениям предъявляются совершенно другие требования. Так что будет с картами? Пустые карты, естественно, заполнятся осадками. На мой взгляд, срочности никакой нет. Надо притормозить и еще раз все хорошо продумать.
-- Как вы относитесь к жесткому государственному контролю за туризмом на Байкале? Это первый турсезон под пристальным государевым наблюдением.
-- Такие вещи со стороны государства обычно происходят как акции. Закрытие «Байкальской экологической волны» -- это как раз была акция, когда все прокуратуры по всей стране искали иностранных агентов. Мы еще не успели никаких ответов на претензии составить, а Москва нас уже включила в черный список иноагентов. А может, проверка была проведена с какими-нибудь ошибками? У нас есть право на опровержение. Но именно так ведется «акционная» работа. Я не очень знаю, как сегодня проверяют. Сама же всегда за то, чтобы законы, если они есть, выполнялись всеми одинаково, и категорически против того, чтобы кто-то перед законом был «более прав». Вот пожалуйста, случай с омулем: добыча запрещена, а заходишь в крупную торговую сеть – омуль продается как ни в чем не бывало. В Бурятии беседую с местными, которые рассказывают, что им рыбачить нельзя, но некоторым приближенным к «структурам» можно, стало быть, они перед законом «равнее». Цена на омуль очень высокая, монополия устанавливается – выгодно кому-то. Логично ведь запретить продажу.
Проблема в том, что наше законодательство противоречиво и прокуратура отслеживает выполнение противоречивого законодательства. А сейчас самый главный вопрос: как можно хозяйствовать, не нанося природе ущерба? И прокуратура не подскажет, как.
-- Но ведь можно? Существует масса технологий.
-- Я уверена, что возможно и жить, и сохранять природу. Я общалась с разными технологами и скажу, что технологически сейчас все возможно – что ни придумаешь, технология уже есть. Все зависит от того, насколько люди будут привыкать к новому и хотеть чего-то более экологичного. Это относится и к туризму. У меня и моих коллег даже появилась мысль про «другой» туризм: не как о походе толпы людей за местными достопримечательностями, а как о пути за новым для своего развития. И мы такие вещи стараемся отрабатывать. Что толку сказать, нужно показать на примере. Люди всегда находят тысячу вариантов, чтобы не делать чего-то.
-- У вас есть примеры такой инерции?
-- В Байкальске мы организовали проект «Создадим будущее Байкальска», работали с администрацией и с местными жителями, чтобы переломить взгляд местных жителей на БЦБК – точнее, привить им мысль о том, что можно жить и за счет чего-то другого. Если спросить людей в Байкальске, то каждый второй тебе скажет, что самое почетное для гражданина – работать на большом промышленном предприятии, вся остальная работа недостойна человека. То есть, если ты на кого-то работаешь – это достойно, а если на себя – то не достойно. Были проведены социологические исследования, многие стандарты и стереотипы были через них выявлены. Вот человек говорит: БЦБК закрыли, все, катастрофа! А дома у него евроремонт, новая машина – справляются как-то, живут клубникой, где катастрофа?.. Поэтому у меня даже мысль появилась, что и БЦБК был в Байкальске возможен, потому что у всех семей было подспорье в виде этой самой клубники -- зарплаты в последние годы там были очень небольшие. Просто трудно человеку увидеть какие-то другие горизонты и возможности, нежели те, к которым он привык.
Справка
Марина Рихванова
С 1982 по 1990 г. работала в Институте биологии при ИГУ, с 1990 по 1993 г. — в Лимнологическом институте СО РАН. В 1990 г. – соучредитель организации, которая в 1992 была зарегистрирована как независимая общественная организация «Байкальская экологическая волна». С 1993 г. — инициатор и руководитель проектов «Байкальской экологической волны», направленных на экологическое образование, информирование, издание периодического журнала «Волна» и устойчивое развитие. В 2002-2006 гг. была координатором международной общественной кампании «Байкал дороже нефти», в 2008-2014 – проектов, направленных на устойчивое развитие Байкальска, Большого и Малого Голоустного. С 2012 г. является организатором ежегодной «Байкальской экспедиции». В 2006 г. была удостоена премии журнала Conde Nast Traveller (США), в 2008 г. – Голдмановской премии как представитель Азии — за вклад в сохранение озера Байкал. За счет премии поддержала 9 проектов социального предпринимательства жителей Байкальска в 2009 году, когда БЦБК был закрыт первый раз. В 2006 году М. Рихванова включена в общероссийскую энциклопедию «Лучшие люди России», удостоена звания «Зеленый человек года» и медали «За охрану природы России». В 2012 г. получила «Знак общественного признания» от губернатора Иркутской области. С 2014 г. проводит экоконсультирование бизнеса по внедрению экологических принципов и повышению экономической и экологической эффективности, например, сокращение затрат на обращение с отходами.
