Проработавшая почти полвека в Иркутском художественном музее выпускница искусствоведческого отделения Ленинградского института живописи, скульптуры и архитектуры имени И. Е. Репина, Тамара Драница беспокоится о том, что время профессионалов, которые формировали культурный фон (и фонд) страны, прошло. Нынешние общие тенденции таковы: количество проектов становится главным показателем культурного здоровья нации, а личность, ее свершения и открытия оказываются вдруг никому не нужными. Культуре, считает Тамара Драница, называющая себя «невольным диссидентом», нужна оздоравливающая поддержка, но вот какая – это большой вопрос. Одними деньгами здесь не отделаешься.
Гении места
– Приходится ловить каждое слово президента, который где-то да обмолвится в защиту демократических свобод, русской культуры – литературы, кинематографа. Я, честно говоря, не знаю, с какой стороны ее сегодня поддерживать. Дело, по-видимому, не только в финансировании, должна быть какая-то моральная поддержка, чтобы в каждой области оставались и работали профессионалы.
– Еще недавно главной проблемой было отсутствие денег для воплощения прогрессивных идей. Но сегодня оказалось, что деньги – это не самое главное. Что нужно еще? Есть ли в вашем опыте какой-то пример, который мог бы сориентировать, в какую сторону двигаться?
– Я живу при шестом музейном директоре. И всегда равняюсь на первого, любимого – на Алексея Фатьянова. Это был великий человек, подвижник, глубоко образованный, демократичный.
– А разница в чем – речь ведь идет о местных художниках? В чем принципиальная разница искусствоведческого и краеведческого подходов?
– История находит и описывает факты общественной и личной жизни какого-нибудь выдающегося гражданина. А искусствознание, искусствоведение возникло еще в эпоху Возрождения в XVI веке. И в свете искусствоведения история, философия, общественная жизнь рассматриваются сквозь призму восприятия неординарной личности – личности художника. А художник, как иногда в шутку называл себя и своих друзей замечательный иркутский художник Сергей Коренев, – это «пограничник». Я сначала не поняла этого, услышав в первый раз, подумала даже, что все они, наши художники, по какой-то случайности служили в пограничных войсках. Но меня тогда осадили в моем сомнении – мол, ты что, не понимаешь, у нас же у всех пограничное состояние. Это значит, что художник путешествует в художественных культурах всех стран и народов. Художественное произведение – это фантазия, через которую просвечивает реальная жизнь, надо только суметь внимательно прочесть произведение и все увидеть. Вот в этом и разница подходов: мы, искусствоведы, пытаемся эту позицию художника понять. И понять, на что вообще способен тот или иной художник – насколько его рука проводит тот божественный промысел, который его посетил.
Поэтому вещи эти разные: если история – наука, то и искусствознание – тоже наука. Только она ближе к философии, психологии, знаковым системам. Я не думаю, что с точки зрения краеведения можно постичь наших художников, многие из которых – европейские и даже мировые величины.
– Художников именно иркутской школы?
– Когда-то давно я общалась с директором королевских музеев Голландии. Он был просто шокирован уровнем наших творцов – так же, как профессора из Роттердама, из Франции, Германии. Репрессированный в 1937-м и умерший в иркутской тюрьме Николай Андреев, Евтихий Конев, Галина Новикова, Аркадий Вычугжанин и Андрей Филлипович Рубцов, другие – в принципе, у нас в Иркутске была очень высокая живописная и графическая культура. Настолько высокая, что даже появилось понятие «иркутской школы». Она, эта школа, немножко сейчас увяла – потому что тенденции другие, в том числе и в самой образовательной системе. В училище ныне преподают в основном выпускники Красноярского государственного художественного института, общий посыл которого более рациональный, суховатый – в отличие от нашей иркутской бешеной эмоциональной палитры. Работает система нашего покойного Виталия Смагина – это монументалистика, которая не нашла стен, потому что второй виток монументальной пропаганды давно завершился…
Я не скажу, что то, что происходит – это разброд, но какая-то испуганная тишина, какое-то ожидание. Вопрос: чего? Уже все об этом говорят: личности стали исчезать – их поглощает социум, массовое сознание. Свое дело делает и элементарная забота о куске хлеба. Государство покинуло художника, и он вынужден существовать как может.
«Старорежимные» эксперты не нужны?
– Но если посмотреть на объемы художественных проектов по всей России, на постоянно выходящие книги, художественные альбомы, так не кажется. Государство ведь выделяет деньги на культуру, музеи закупают картины.
– Здесь нужно говорить вот о чем: о качестве, об экспертизе всего этого. Мы, к примеру, – национальная картинная галерея, достаточно консервативная по своим вкусам. Поэтому можем приобретать только образцы высокого художественного искусства. Из этого нужно исходить. Я, кстати, не удержалась и написала заявление с просьбой выведения меня из музейной закупочной комиссии, так как считаю, что иногда там господствует дилетантизм, вкусовщина, и это не способствует объективному взгляду на произведения. Раньше были критерии, теперь все размылось.
– Возможно, это какое-то веяние времени – размывание прежних стандартов?
– Музейные фонды у нас очень высокого качества. И это благодаря тому, что раньше в закупке картин участвовали и сами художники – те, которые могут преодолеть собственный эгоизм и вкусовщину и трезво оценить непохожего на себя, но художника. У нас это были наши иркутские классики – академик Анатолий Алексеев, Аркадий Вычугжанин, люди с безупречным вкусом, со знанием традиций, европейских школ. Теперь все по-другому. Многое зависело от искусствоведов – старые сотрудники с огромным музейным опытом, например, главный хранитель Анна Парфененко, которая всегда состояла в закупочной комиссии, Татьяна Огородникова, которая была заместителем по науке, теперь не участвуют в этом.
– Правильно ли я понимаю, что к оценке произведений искусства сегодня мало привлекают опытных экспертов? Но ведь в Иркутске всегда были сильные искусствоведы – тоже, можно сказать, школа.
– В нашем Художественном музее заместителем по науке работала такая замечательная женщина – Лидия Григорьевна Пуховская, выпускница Репинки. К ней молодые девочки, еще школьницы, приходили заниматься в искусствоведческий кружок. На протяжении нескольких лет занимались в этой искусствоведческой школе, а потом заканчивали университеты – и можно представить, насколько они были к этому времени опытные, подготовленные. У нас было много сотрудников, которые получали профессиональное образование в Москве, в Питере. Когда-то здесь трудилась единственный на весь город кандидат искусствоведения Тамара Бусаргина. И теперь есть два молодых выпускника Репинки, но для них очень важно удержаться на своем месте, а тенденции, как я говорила, сменились. Да, они пишут о художниках. Но здесь ведь важен в том числе и момент передачи опыта – когда-то этими художниками занималась я, а теперь меня никто ни о чем не спрашивает. Надо заметить, что это не обида, это я фиксирую тенденцию, которая, по-видимому, везде сейчас: опыт «старорежимных» специалистов не ценится.
Конечно, к нам приходят и очень способные люди, которые готовы учиться, самообразовываться. Была у нас сотрудник Юлия Башинова, с которой я работала 10 лет, вот настоящий музейщик! Но общая тенденция, по-моему, все же такова: не нужны самостоятельно мыслящие и независимые люди.
Вторая сторона цензурной медали
– Это при том, что нет никакой цензуры, никто не диктует художникам, как и что изображать, а искусствоведам – как и о чем писать?
– Раньше в недрах старорежимной живописи вдруг увидел художник едва заметную тропинку, по которой никто не ходил – и пошел по ней. Все они, крупные представители иркутской школы, из общего творческого котла так и вышли по своим тропинкам, найдя что-то невероятное, оригинальное.
Теперь многие, я слышала, говорят, оправдывая свои действия: да просто время сейчас такое. А между тем время делает человек. Была у нас не так давно замечательная выставка московского художника Игоря Абросова. Вот такие мастера, как Абросов, и делали свое время – и в 60-е, и в 70-е. Цензура, говорите? Даже при брежневском режиме (впрочем, какой же это был режим – это была дача!) на местах по головке художников гладили. Был у нас цензор со смешной фамилией Козыдло – он был такой либеральный, такое можно было при нем писать! Были независимые статьи в газетах – «Восточно-Сибирской правде», ну я уж не говорю про «Советскую молодежь». А теперь где все?
Отсутствие всякой цензуры имеет и обратную сторону, как вы, наверное, понимаете: в области находятся деньги на каталоги, выпускаются серии книг по искусству – но их никто не рецензирует. Они пишутся о таких мастерах, как наш Рубцов, как Конев, как Новикова. Это научная работа, рецензирование необходимо – чтобы эксперты дали оценку, чтобы книга наверняка содержала достойную начинку. Раньше без рецензирования невозможно было ничего издать.
– Раньше искусствоведы, что называется, «открывали художника» – находили самобытных авторов, вытаскивали на свет самое интересное. Сейчас как? Что изменилось с тех пор, скажем, с девяностых?
– Шастать по мастерским, по художественному пространству, вынюхивать, как опер настоящий – это, конечно, дело искусствоведа. И поддержать художника – потому что в наше время растерянности, когда художник крылышки может опустить, моральная поддержка очень важна. Я знаю, что Москва и Петербург кишат такими искусствоведами. Есть они в Красноярске, в Томске. Деятелен сегодня Омск. Некоторые региональные музеи берутся под крыло центральными – Эрмитажем, Русским музеем – в связи с новаторской деятельностью. Мы когда-то были музеем региональным, который отвечал за методическую работу зональных музеев по всей Восточной Сибири. Отчитывались мы перед Русским музеем. Теперь, думаю, на нас Сибирь смотрит с иронией: что там у вас?
Другой альтернативы нет?
– Но все же находите вы самобытных художников? Поддерживаете молодых?
– Я дружу с такими художниками. Вот, например, Геннадий Уланкин, который живет в порту Байкал. Совершенно самобытный. Когда-то ему предложили вступить в Союз художников – а потом забыли про него. И живет он себе как отшельник и пишет интересные работы. Или, например, открыла для себя совершенно уникального художника – Виктора Полетаева, который окончил Красноярский художественный институт и живет сегодня в Саянске. Когда я упросила его подарить музею три работы и закупочная комиссия их увидела, то уговорила его передать в музей сразу всю серию – семь работ. Возможно, ему и было жалко, но представляете, как приятно – тебе 27 лет, а ты уже в музее!
– Когда-то, еще в девяностые, вы занимались крупными региональными проектами вроде «Третьего глаза», на котором было много молодежи. Были проекты, где художники представляли свои стихи, литераторы – картины. Участвовали в этом музыканты, актеры – был такой «творческий котел». Что с этим сейчас? Почему все заглохло?
– Авторские проекты, альтернативные выставки у нас сегодня как-то не в почете. Такие проекты, которые я предлагаю, сегодня почему-то даже в план не входят. С 90-х, в самые финансово тяжелые годы, мы действительно собирали замечательные выставки, делали проекты: «Третий глаз», «Независимый формат», «Художник на Байкале». Музыканты, писатели, актеры – все вместе. Это ведь интересно. Например, поэт Анатолий Кобенков занимался параллельным творчеством: писал пейзажи. Он был очень скромен и «параллельное» творчество никогда не демонстрировал. Когда я, отбирая работы художника Сергея Коренева на выставку, обнаружила в мастерской незнакомые пейзажи, свежие, пленэрные, то спросила Толю: чьи? Он скромно так ответил, что его – но было понятно, что он доволен моим интересом… Об этом нужно вспоминать, такие вещи надо показывать.
