Слово редактора
Уважаемый читатель, мы возобновляем нашу литературную рубрику, посвященную авторам, работающим в Иркутской области. Сегодня вы прочтете стихи иркутянки Анны Трушкиной, уже много лет живущей в Москве. Можно сказать, что Анна из литературной династии: ее отец Василий Трушкин, ныне покойный, – известный сибирский литературовед, долгое время проработавший в Иркутском университете и много сделавший и для науки, и для популяризации сибирской литературы. Рассказ, который мы предлагаем вашему вниманию сегодня, написала иркутянка Анжела Базарон. Это взгляд изнутри на бурятскую культуру, на верования бурят, которые не то что еще живы, но вполне достойно «ассимилировались» в современном мире. А Сергей Захарян расскажет о премьере в Братском драмтеатре, где Валерий Шевченко, мим, знаковая фигура для иркутской культуры, поставил спектакль по пьесе Мольера.
Светлана Михеева
Анна Трушкина
Родилась в Иркутске в семье историка литературы Сибири, профессора В. П. Трушкина, окончила филологический факультет и аспирантуру Иркутского госуниверситета, защитила кандидатскую диссертацию в Литературном институте им. Горького по творчеству Георгия Иванова. Публиковалась в иркутской периодике, альманахе «Зеленая лампа», журналах «Грани», «Интерпоэзия», «Новая Юность», «Дружба народов», «Знамя».
***
Ты с нами, твердят мне знакомые двери,
иркутские окна, речные огни.
Ты здесь и пребудешь, мы помним, мы верим,
мы знаем, тебя не получат они.
Здесь холод, здесь стужа, здесь континентально,
и резко, и остро, и больно до слез.
Зато безрассудно, летально и тайно
вросло навсегда и с аортой сплелось.
Растаять на карла на маркса так сладко,
как прыгнуть с разбега в последний трамвай.
Храни меня, город, возьми без остатка,
всю выгреби мелочь, а горечь отдай.
***
Девушка пишет записку на бересте.
Новгород. Двенадцатый век.
«Приходи. Приплывай по большой воде.
Ты прости, аще тон мой задел.
Почему ты покинул меня? Я тебе не враг».
Строчку ветер прочтет, да болотный ил,
перескажет лингвист Зализняк.
«А не люба тебе, и меня забыл,
Бог тебе судия».
Добро и Покой плывут, как река,
скрипит березовая кора.
Вокруг нестойкого огонька
века
вьются, как мошкара.
«Третий раз посылаю к тебе,
твой венок еще не завял», -
девушка пишет на бересте
и дублирует в Вайбер и Телеграм.
Он отвечает, как настоящий мужик:
«Будь в субботу во ржи».
***
У моего июля — фасеточные глаза,
ноги в зудящих укусах и диатез на малину.
Моргнет между сосен лето и быстро скроется за
чью-то широкую в белой рубашке спину.
Какие расценки выкатит мне июль,
почем обойдется детский кулич песочный…
Из неотложного — на одуванчик дуть
и под дождем внезапным промокнуть срочно.
Лесу колючему довериться впопыхах,
голову спрятать в облачные объятия,
в воду студеную с быстрым и громким ах,
с голым плечом — в короткое в клетку платье…
***
My paradise is lost, и надо с этим жить.
Рассохлась лодка, весла потерялись.
Сквозь порванную сеть настырный луч скользит,
и жажда, как тоска по тени и печали.
И жажда, как треска соленая, висит.
Сердитый бог уводит дальше тени.
Но надо с этим жить. Слоеный алфавит
выгадывать спешить из сумрачных растений.
Глагольных рифм обман, младенческий пузырь,
опять нас подведет, поманит и отпустит.
Есть время для вина. Нет времени для лжи.
Есть повод для любви. Нет повода для грусти.
Утерянный мой рай, твои следы во всем.
Ты в нас пророс счастливыми корнями.
Едва закрыв глаза, в тебя опять плывем,
как кошки, полные котятами и снами.
***
В моей маленькой сумке всякая белиберда.
Как то: помада, не оставляющая следа,
Галчата с открытыми ртами,
Телефон со случайными голосами,
Салфетки, стирающие следы крови,
Карандаш, красиво рисующий брови,
Презервативы с истекшим сроком годности
Как память об отсутствии гордости,
Самоучитель итальянского языка,
До которого не дотягивается моя рука.
Паспорт с фотографией какой-то тети,
Пропуск в ад и другие документы по работе,
Мазь от ушибов, капли от слез и боли,
Ключи от рая и записка от брата Коли,
Бетонные бусы, чугунные серьги, пластиковая камея…
Omnia mea в сумочке, omnia mea.
***
Дочке - двадцатник, матери - сорокет.
Одна играет на понижение, котировки второй растут.
Одна – по эскалатору вверх, в руках бумажный пакет,
На второй – нежный мех, но она вниз, в пустоту.
Сорок – обморок, морок, срок.
Двадцать – клясться, смеяться, мерцать,
Сережки и кольца, сережи и коли,
Всё вместе, всех разом
Пальцами цепкими, горстью полной
Захватывать и бросать.
А матери слушать себя,
Тихо сидеть, ждать, дожидаться и доживать.
А ночью меняться местами и снами.
Маме
Видеть себя юной и теплой
В пижамке с розовыми слонами.
А дочке - знать, что совсем остыла,
что все уже было.
***
черно-белый мир взгляд со стороны
в этот колорит хорошо вписываются вороны
с плеером что-то неладно повторы запрещены
на рандоме музыка, а в ушах стоны
жестко шарф кусает в ключицу
резко брызжет дождик респираторный
интернет пророчит всякое может случиться
светофор преграждает дорогу стоп-словом черный
ветер листья вывернул наизнанку платье срывает с липы
как просты желания его и как нелепы
расшвырял облачные простынки и осталось нагое небо
луна не ребус а скорее обычная репа
что же еще ты ищешь в такой глуши
посмотри вокруг это именно то чего ты хотела
как и ожидалось здесь не окажется ни души
ни души моей ни бедного моего тела
***
Снег долго шел и вот пришел за мной,
отправились вдвоем по перелескам.
Становится далеким и нерезким
все то, что причиняет эту боль.
Все то, что причиняет эту жизнь,
возьму с собой, скормлю голодным птахам.
Слепит зима и заметает прахом
пути, ожоги, шрамы, небеса…
Едва заметный след от колеса
напоминает о спешащем мире.
Хрустит под сапогами сахарок,
и дерево, как палочка в пломбире,
само таит в себе свой спящий сок.
Какое странное название «лёд» -
и мёд, и гладкость скованной водицы.
Нельзя умыться и нельзя напиться,
стекла и совершенства ломкий гнёт.
Ладонь моя, замерзший воробей,
скажи спасибо теплому карману.
Я буду проще, выше и мудрей.
Снег перестал, а я не перестану.
***
Опрокинуться на спину
Как черепаха
Смотреть на солнце сквозь листья
Чувствовать тяжесть любви
Быть беспомощной
Пытаться перевернуться и не мочь
Такое вот счастье
Анжела Базарон
Родилась в городе Слюдянка. Закончила филологический факультет ИГУ. Работала журналистом. Занимается дизайном украшений, член Союза ювелиров и камнерезов Байкальского региона. Пишет рассказы и сценарии. Финалист конкурсов синопсисов Дома кино Иркутской области и министерства культуры Республики Бурятия. Вошла в шорт-лист конкурса дебютантов Союза кинематографистов РФ.
БОХОЛДЭ*
Они являются темными снежными вечерами, ходят мимо заборов, в лунные ночи качаются в тени сараев. Ищут, с кем бы развлечься, напугать до смерти. Они появляются после похорон.
Саяна убили в пьяной драке.
В Тункинской долине хоронят в неглубоких могилах. На кладбище приезжают одни мужчины – к слабому полу может прицепиться дух покойного. Женщины провожают покойника до околицы и возвращаются накрывать поминальный стол.
На могиле ставят шест с буддистским флажком, у костра читают последние молитвы. Мужчины, вернувшись с кладбища, моют руки, окуриваются благовониями и садятся поминать.
У Саяна что-то пошло не так. Он доехал до кладбища, лег в могилу и прислушался, прощальные молитвы долетали до него. Ветра не было, флажок еле трепыхался, костер горел кое-как. Его убийца был тут же и не похоже, чтоб раскаивался. Был деятельным на правах лучшего друга и торопился, конечно, хотел убраться поскорее. Выпили по рюмке за упокой, Саяну поставили и уехали. Саян заворочался, приподнялся, хотел толкать крышку гроба, она легко поддалась, как будто и нет её. Хотел разгребать землю, как в кино заживо погребённые – но и земля легко поддалась. Подумалось: хорошо, что у нас в Бурятии хоронят в мелких могилах. На самом деле для того, чтоб душе легче улетать на небо, вечно Синее Небо Тэнгри.
Вылез, выпил рюмку – водка пролилась на землю. Понял, что бестелесный. Чувствовал себя странно, сам себя видел. Птицы тоже его видели, но они не в счёт, клюют угощение духам. Самих духов не видать.
Присел на свой холмик, вылез, оказывается, не нарушив его. Вспомнил, как еще в молодости похоронили друга. Конь друга после приходил на могилу и рыл копытом землю. Конь был молодой и друг молодой, детей маленьких оставил и жену, совсем девочку. Тёмная тогда случилась история: высоко в горах они вместе пасли племенной табун, друг был бригадиром табунщиков. В горах летом – весенняя свежесть, травы, цветы, комаров нет. Саян как-то поехал за продуктами, ничего плохого не предчувствуя – друг был парень отважный, вместе охотились на кабана и других зверей. К тому же –добрый, животных лечил, да и вообще все его любили. А сгорел в зимовье – кто-то подпёр дверь. Пока проснулся, пока вылез, сильно обгорел. Полз до дороги. Саян на обратном пути нашел его, привез в больницу. Друг умер в реанимации. Давно это было.
Запечалился Саян, сидя на холмике, подумал: пока я здесь – разберусь с этим делом. Посчитал: до полного отлёта со дня смерти 49 дней, похоронили на 3-й, значит, осталось 46. Есть время. И пошел сначала домой.
Ноги легкие, сами идут, а если прыгать, то еще лучше, быстрее. Припрыгал к дому. Мухтар бежал к нему, виляя хвостом, встретил и заскулил. Понял, что хозяин стал бохолдэ. Саян наклонился, погладил пса.
Про бохолдэ рассказывали разные истории. Старшие видели их часто. Они блуждали, бродили. В коллективизацию ходили возле колхозных ферм, пугая доярок и телятниц. Видели их во время войны... Бабушка рассказывала Саяну, как сама видела бохолдэ, когда ходила зимней ночью проверить, не отелилась ли корова. Уже возле самой фермы кто-то тёмный вышел на неё из-за угла – слегка размытый силуэт с горящими глазами... У неё чуть не остановилось сердце. Бохолдэ был тихий, медленно приближался, плыл над снегом. Бабушка замерла. Луна вышла из-за тучи, бохолдэ остановился, посмотрел на луну и утёк за угол. Наверное, они свет плохо переносят. С детства все боялись бохолдэ, один сосед после встречи с бохолдэ стал болеть и умер.
Саян видит: в доме на поминках мужики чинно сидят за столом, на почетном месте, со стариками и старухами – лама, лопает позы. Зарезали бычка, которого до осени собирался держать. Жена сидит молча в черном платке, не идет ей черное. Плакать и стенать у бурят не принято. Убийца Батор сидит через стол и пялится на неё. Думает, наверное, что Света ему достанется, со школы влюблён. А Света выбрала его, Саяна. Лама все ест и ест. Ламу этого он недолюбливал, жирный сильно. Стукнул ламу по голове. Но не дрогнул лама, только позу надкушенную отложил и засобирался.
Старики тоже стали прощаться. Почти все разошлись – водку по новой традиции на стол не ставят, нечего рассиживаться. Пьют за сараем, за гаражом. Саян попрыгал за гараж. Там мужики курят и разливают по стаканам. Батор прикурить не может, руки трясутся. Щас я ему спичку задую, думает Саян. Спичка гаснет. «Как это работает? Надо быстрее, пока все вижу и слышу».
Возвращается в дом. Ночевать у них остался младший брат. Светильник-зула должен гореть все 49 дней, чтоб душа спокойно расставалась с землёй. Буду тушить его, пока не отомщу, решил Саян.
Света уложила детей, сама легла. Брат заснул, Саян задул зулу. Потом залез к жене под одеяло. Видит её сон. Ей снится, что они вместе в постели, и она спрашивает: «Как ты здесь?». Он отвечает: «Ничего не бойся, спи», – обнимает и любит её. Она блаженно вздыхает и засыпает во сне.
Саян понял, что во снах может приходить куда захочет. Попрыгал к дому убийцы. Батор на кухне один допивает водку, клонится на стол. Совсем засыпает. Саян входит к нему в сон. Там – драка. Понимает, что сон у Батора повторяется. Значит, и Батор знает свою вину. Его последний удар – а Батор служил в спецназе – всё и решил, Саян упал замертво. А в справке было написано: сердце отказало.
«Может, прокрутить с начала?» – Саяну жалко стало друга. Опять сцена драки. Саян увернулся и выскочил из сна. По сонному лицу Батора расплылась улыбка.
Теперь Саян решил слетать далеко, в другую деревню – к тому, которого подозревал в убийстве друга, к тому, кто дверь зимовья подпер.
Надо только разбежаться и прыгнуть высоко – подпрыгнул и полетел, выбрал направление. Быстрее, быстрее! Видно, как река петляет, уже горы близко. На высоте совсем не холодно, и звёзды мигают, манят. Но вот и село. Теперь надо найти дом, где живёт тот самый...
Тогда, после пожара, ничего не доказали. Но в перестройку делили пастбища, и табун хотели отжать. Все это знали. Друга схоронили, табун отстояли. Но все равно новый председатель через год всех коней на мясо сдал. Друг бился бы до смерти...
У поджигателя-убийцы теперь в горах угодья личные, дом гостевой, охота, рыбалка. В деревне дом двухэтажный с железным забором. Но теперь Саяну заборы нипочём! Он расхохотался. Эхо, отразившись от гор, разнеслось по деревне. Загрохотал лист железа на недостроенной беседке, собаки завыли, как по покойнику, кошка метнулась в подвал. Саян всё видел разом. Ещё громче стал хохотать, собаки попрятались в будки.
Он взвился над деревней, описал круг, спикировал на крышу, увидел хозяина в доме. Грузная фигура в кресле хваталась за сердце, толстая женщина капала корвалол. Прошел сквозь крышу и рассмеялся так, что задрожали стекла в шкафах. Туша в кресле обмякла, женщина заголосила. Жив ли? Жив, сознание потерял только, очнулся теперь. Саян пожалел, что бесплотный – вот бы показаться!
Надо проникнуть в мысли этого человека, заставить вспомнить тот пожар. Видит ли? Всё видит, получилось: полыхает зимовьё, друг кричит от боли, поджигатель стоит и смотрит... Саян не был до конца уверен, но теперь видит все как есть глазами виновника.
Саян наливается темной злой силой. Она заполнила его всего целиком. Поджигатель вздрогнул, увидел бохолдэ Саяна, из глаз которого шел красный огонь, и задрожал. Саян не стал тянуть. Выхватил столб огня из того самого пожара, который сейчас видел убийца, обрушил на поджигателя. Туша в кресле затряслась и стихла. Саян взмыл в небо, победно расхохотался. Он отомстил! Грянул гром, засверкали молнии. Он глянул вниз, из дома выбежала женщина. Он схватил стрелу молнии, прицелился и метнул в дом. Дом загорелся сразу, вспыхнул, как факел.
Саян выдохнул и полетел домой, чувствуя, что земные силы покидают его. Решил, что не будет мстить другу, пусть живёт. Ему захотелось еще разок взглянуть на жену и детей. Долетел до дома. Зула горела, значит, кто-то вставал и зажёг. Пусть, пусть всё идет своим чередом.
Он взмыл в небо, сделал медленный круг над родной деревней и полетел прямо к Полярной звезде.
*Неупокоенный дух
Сергей Захарян
Сергей Захарян родился в г. Баку в 1943 году. Кандидат филологических наук, известен в Иркутске и далеко за его пределами как театральный критик и преподаватель зарубежной литературы в иркутских вузах.
ШЕВЧЕНКО И ГАРПАГОН: О СПЕКТАКЛЕ БРАТСКОГО ДРАМТЕАТРА
В заглавии этой заметки – знаковые имена. Валерий Шевченко – наш драгоценный мим, актёр и режиссёр, создавший когда-то в Иркутске театр, давший начало и название фестивалю «Мимолёт». В маленький театрик на антресолях Дворца профсоюзов приезжали-прилетали мастера со всего мира. Показ спектаклей, творческие мастерские, бескомпромиссные обсуждения; наконец, грандиозный общегородской театральный праздник – шествие, к которому присоединялись тысячи зрителей. Театрик держался исключительно на энтузиазме молодых артистов и их лидера; добиться у городских властей официального статуса и хотя бы минимального финансирования не получалось. А потом новые хозяева жизни и вовсе отобрали у нас маленький театрик, и Шевченко эмигрировал из Иркутска. Теперь он москвич, преподаёт, снимает кино и вот – ставит спектакль в Братске.
«Скупой» по пьесе Мольера – пятый спектакль Шевченко в Братском драмтеатре. И режиссеру, конечно, есть что сказать и о работе с этим театром, и о вечной, не устаревающей пьесе Мольера.
– Сам Мольер играл когда-то заглавную роль на представлении этой своей комедии в Версале, у короля Людовика ХIV. Я поймал себя на мысли, что юмор и репризы того времени разительно отличаются от современных (и это не удивительно), но тема Скупого актуальна и сегодня. Скупость, жадность идут рядом в нашей жизни, и примеров этому множество, успевай только их фиксировать. Хотелось сделать спектакль, конечно, современным, где угадывались бы, прочитывались проблемы и персонажи нашего дня, как это бывало, помню, в хороших спектаклях МХАТа, БДТ, Таганки: зритель шёл за скрытым смыслом, за тем, чего нельзя было публично сказать, он прочитывал подлинную современность в постановках классики. И в нашем «Скупом», в тексте Мольера, можно услышать репризы современных проблем. И тут я даю актёрам свободу, потому что это спектакль с зонами импровизаций, где можно в силу актёрского мировоззрения наполнить его новой, свежей репризой.
Очень рад за Виктора Головина в роли Скупого (Гарпагона): он не только ищет, но и ломает свои старые актерские стереотипы, и мне кажется, ему это удаётся, он открывает в себе новые возможности, и это придаёт ему сил, а ему сейчас это очень нужно.
В этом сезоне в театр пришло много молодых актёров, и это влияет на спектакль: молодая творческая энергия заводит зрителей, у молодых огромное желание работать, спорить, искать; это говорит о здоровой среде в театре, поэтому так и тянет режиссёров ставить в Братске, и мы это продолжим в следующем году.
Как видите, Валерий Шевченко полон творческих надежд.
…Второе знаковое имя – Гарпагон – от латинского garpago – это гарпун, специальный якорь для захвата вражеской лодки; а в переносном смысле – хват, хапуга. Не правда ли, не похоже на лёгкую насмешку, обещающую весёлый вечер в театре? Гарпагон – в ряду имён собственных из мольеровских шедевров, ставших нарицательными: Тартюф (трюкач, обманщик), Скапен (насмешник в «Плутнях Скапена»), Журден – самовлюблённый мужлан – буржуа, рвущийся вверх (комедия «Мещанин во дворянстве»).
Вокруг мольеровских «новых богатых» – хозяев жизни, и Журдена, и Гарпагона, – складываются типические (и небезопасные для окружающих) ряды отношений. Все возможности – в руках разбогатевшего мужлана Гарпагона; и очень непростые, опасные особенно для молодых, зависящих от отцов-гарпагонов, отношения заявляются Мольером уже в прологе комедии. Уже в самом представлении ее героев завязан узел совсем не смешной. Сила, власть и деньги в руках взбалмошного старика – «жениха». Если Гарпагон – смешной идиот, выживший из ума, тогда можно и на сцене, и в зале от души отдохнуть и повеселиться за его счёт. Но в том-то и дело, в том-то и конфликт у Мольера, что неизбежная по логике победа его тартюфов и гарпагонов одолевается лишь в игре, лишь на время, пока идёт представление; однако ощущение тревоги, даже трагедии остаётся в душе после подлинной встречи с Мольером: счастливый финал возможен только на сцене.
В нашем же спектакле всё хорошо, весело и бесконфликтно с начала и до конца. И благодарный зритель, и без того озабоченный и уставший от своей братской – куда как не простой – жизни на этом спектакле радуется и отдыхает, смеётся над облапошенным старым дураком Гарпагоном в параде комических трюков и пантомим.
