На афишах международного фестиваля Brave festival в Польше, на который ансамбль приглашали трижды, в списке стран-участников никогда не писали «Россия» – только «Иркутск», подчеркивая тем самым маргинальность и локальность представляемого ансамблем материала, собранного на берегах Иркутского, Братского, Усть-Илимского и Богучанского водохранилищ. Негласно эта территория именуется Сибирской Атлантидой.
В зоне затопления оказались сотни деревень, тысячи гектаров плодородных земель, погосты и сакральные песни. Они чудом дошли до нашего времени в записях студентов Московской консерватории имени П. И. Чайковского, сделанных во время фольклорной практики под Братском до выселения старожилов в 1958 году. Архив был обнаружен Александром Рогачевским в начале 90-х в запасниках консерватории. Студийные магнитные бобины рассыпались при неосторожном прикосновении и требовали не меньшей реконструкции, чем сами песни. Так начинался международный проект «Затопленные песни» (Drowned Songs project), который сегодня объединяет музыкантов, актеров, художников из разных стран, где так же в реке времени исчезают сакральные традиции.
Рогачевский доказал, что традиционной музыке старожилов Приангарья есть место в современной культуре.
– Чем для вас является музыкальное наследие Сибирской Атлантиды?
– Конечно, вопрос музыкального наследия старожилов Приангарья больше антропологический, чем музыкальный, поскольку так или иначе при его изучении происходит погружение в человека вообще, в среду его обитания, уклад жизни, без приятия которых вряд ли возможно пробудить собственную генетическую память, постичь тайну сакрального звука. И услышать в нем не только ноты, а прежде всего то, что стоит за ними. Для меня это путь познания и самосовершенствования, на который я встал не только по своей воле. Это было как будто назначение свыше (и, надеюсь, стало предназначением не только для меня, но и для всех участников ансамбля – Альбины Кинчинской, Марии Янковской, Ирины Тельминовой, Ольги Верлан).
1958 год – начало строительства гигантского каскада ГЭС на Ангаре и год моего рождения. Моя мама, выпускница Иркутского пединститута, была распределена в деревню Макарьево, и первые два года своей жизни я провел в среде старожилов Приангарья. Говорят, что именно за первые 18 месяцев ребенок постигает основную базовую информацию об окружающем мире. К этому времени студенты Московской консерватории уже зафиксировали песни старожилов. И ничто не препятствовало мне через тридцать лет, оставив карьеру журналиста, сосредоточиться на идее раскодирования смыслов и образов этого наследия и на его практике, которая является самым естественным способом входить в измененное состояние сознания.
– Традиционное пение способно менять сознание?
– В этом весь тайный его смысл. Ведь оно изначально не было предназначено для развлечения, увеселения и даже для демонстрации. Представьте в этом формате колыбельную или похоронную причеть. И даже хороводы пелись и водились с целью осмысления моделей поведения человека. Ведь любая традиционная культура – это определенные нормы сосуществования и свод табу, препятствующих разрушению этих норм. В приангарском наследии табуированные песни самые «породистые», от них так и веет дыханием тайны, дыханием природы этого сообразного единения.
– Но ведь вы-то демонстрируете образцы этого пения, даете мастер-классы, обучаете других…
– Традиционное звучание воспринимается сегодня как арт-объект, искусство, возведенное, в силу исчезновения, до раритетного. Но диктуется это внимание к сакральному звучанию, по сути, проблемой самоидентификации личности сегодня: кто мы, откуда, куда и зачем идем?
Традиция, как и деревня, у нас внутри. Соприкоснувшись с музыкальным наследием Приангарья, нам удалось пробудить ее в себе. Концертная форма становится естественной средой бытования и совершенствования образцов традиционной музыки, а мастер-классы – это территория для освоения этой практики в городской среде. Главное, чтобы способ и технологии передачи не менялись – из уст в уста, из рук в руки, из поколения в поколение. Изустный способ хранения и передачи кодов, кстати, самый надежный. И мы готовы помочь тем, кто нуждается, кто не сопротивляется этому.
– Можно ли сказать, что, реконструируя песни, вы стараетесь возродить традиционную народную культуру?
– Внешне возродить ничего невозможно – по закону Космоса. Мы живем в новых культурных образованиях, согласно новому укладу жизни. Прежний разрушен рекой времени, с этим ничего не поделаешь. Сама по себе внешняя форма не может существовать без соответствующего уклада, поэтому я никогда не поднимаю вопрос о возрождении.
Но человек является носителем самобытной традиции, некоего самобытного культурного кода. Вот эту традицию и нужно пробуждать, чтобы остаться цельным. Ведь каждая песня представляет собой закодированную информацию о том, как жить в согласии с природой, Богом и между собой.
В чем ошибка образовательных программ в музыкальных заведениях на народных отделениях? Студентов учат читать ноты, а не то, что между ними. А между ними – Космос. Ведь традиционная культура фрактальна, то есть каждая ее составляющая обладает свойствами самоподобия и соответствия целому. Невозможно разделить быт, труд, праздник, отношения, говор, которые формируют весь облик того или иного поселения. Создать или возродить это все по силам только Всевышнему, а вот выразить этот Космос в отдельно взятой структуре, в музыке, например, – задача и труд, посильный человеку. Но труд этот каторжный, требующий не только физической, но и прежде всего духовной работы. И путь к этому у каждого свой.
– Представлена ли традиционная культура в Иркутске?
– Среди ее проводников можно назвать много имен. Порой они противоположны, но цельны по призванию. В литературе – Вампилов, Распутин, в живописи – Смагин и наш современник Сергей Элоян, в современном изобразительном искусстве – фотографы Князев и Бызов, в прикладном искусстве – Таволжанский и Пуртян, в музыке – звонарь Псарев и мультиинструменталист Маслобоев. Еще назову модельера Веронику Самборскую.
Кстати, в городе немало музыкальных коллективов, которые «несут народное искусство в массы», но это скорее имитация, спрятанная за внешнюю форму, чем достойное представление духовного содержания. Я вот в связи с этим часто стал задумываться, не использую ли я традиционную музыку для украшения самого себя.
– Где вы находите столько материала для своих разнообразных проектов?
– Ансамбль использует не только архив 1958 года. В 90-е годы мы организовали несколько десятков экспедиций вокруг Байкала, собрали уникальный материал на севере Иркутской области, в Усть-Илимском районе, по реке Лена в Качугском районе, в старообрядческих поселениях Бурятии. Фонотека регулярно пополняется записями певческих традиций практически из всех регионов России. Все это дает возможность не только разнообразить репертуар ансамбля, но и в сравнительном анализе развивать музыкальное мышление в традиционных и всегда, заметьте, авангардных формах. Это и привлекает к проекту внимание единомышленников.
– Неужели еще можно обнаружить реальных носителей традиции?
– Конечно, там, где сохранен традиционный уклад жизни таежного земледельца, можно услышать и традиционное многоголосное приангарское пение.
Конечно, гипотетически представить себе глухое поселение, отрезанное от громкого внешнего мира, возможно, но найти эту Сибирскую Атлантиду будет нелегко, да и дано, видимо, не каждому. С другой стороны, заявлять о том, что я последний фольклорист из тех, кто это слышал и записал, тоже опрометчиво. Ведь что не найдено, еще не потеряно.
Это важно понять начинающим этно-музыкантам, собирающимся работать в формате world music, набирающем все большую популярность в соседних регионах и в нашем городе. Это видно по афишам, которые все чаще приглашают на фестивали этнической музыки: на «Мир Сибири» под Красноярском, на «Голос кочевников» в Бурятии. Нужно искать, снаряжать экспедиции и отправляться хоть в самую ближайшую деревню, чтобы открыть свою внутреннюю! Традицию по нотам не освоить. Необходим устный контакт. И даже если вы не услышите многоголосных песен, обязательно услышите не менее полифонический и музыкальный приангарский говор. Только надо уметь не только слушать, но и слышать. На это у местных всегда есть проверка.
– Какая?
– А примерно такая, какой таможенник Верещагин проверял на крепость духа Петруху в фильме «Белое солнце пустыни». Если выдержать, границы откроются, и песни для вас вспомнят и историй нарассказывают, наигрыши покажут, дойдет и до танцев, да еще и домой с подарками отправят. Ничего, что песни уже будут не такие «породистые», все больше жестокие романсы, а то и комсомольские, но дух в них всё равно сибирский, а с таким духом можно и архивный материал осваивать.
– А в настоящий момент у вас планируются экспедиции?
– Мы сейчас готовим большую обзорную экспедицию по Ангаре, от Иркутска до Братска. Поедем с участниками наших регулярных семинаров и мастер-классов. Планируется, что часть исследователей будут двигаться на джипах по берегу, а другие поплывут на лодках, чтобы посмотреть изучаемое пространство с двух точек. Мы теряем визуальный контакт с деревней, поэтому такая обзорная экспедиция для начинающих фольклористов нужна даже не с целью поисков ареала бытования традиционной песни, а для того чтобы увидеть эти бескрайние просторы, «умирающие» поселения, понять, как видоизменилось акустическое пространство, в котором когда-то звучала песня, чтобы представлять, о чем петь сегодня. Так в старых песнях открывается новая грань звучания и содержания.
– А как сейчас протекает ваша концертная жизнь?
– Наш концертный график не расписан, как у звезд, на несколько лет вперед, но раз в месяц мы все же стараемся давать концерт в Иркутске, и если повезет, два раза в году удается представить музыкальную традицию Приангарья в Европе. Так, прошлой осенью фонд «Наследие иркутских меценатов» пригласил нас в Италию, где Марина Левада устраивала потрясающую фотовыставку «Окна Иркутска. Двери Венеции».
Конечно, хотелось бы больше внимания продюсеров и спонсоров к традиционной музыке. Но чаще она оказывается «не в формате» мероприятий.
– Есть ли какая-то конечная цель у вашего проекта?
– Вернуть приангарскую традиционную музыку в мировую культуру, точнее, утвердиться для начала в world music. Мы отслеживаем фестивальное движение в этом формате. Ищем продюсеров и спонсоров для участия в этно-фестивалях. Их проходит на планете около трех с половиной тысяч ежегодно, мы же еще и первую сотню не посетили. Так что есть куда стремиться. Замечательно было бы добиться включения музыкального наследия Приангарья в перечень культурных памятников ЮНЕСКО. Но это возможно если только мы вместе будем любить и чтить наше наследие и попробуем хотя бы для начала общими усилиями организовать в Иркутске пусть небольшой, в отличие от соседей, но концептуальный фестиваль сибирской этно-музыки. Ведь живем-то мы в очень креативной среде, а иначе откуда бы взяться такому наследию.
