Искусствовед Тамара Драница: как реализм становится "Независимым форматом"

Свободных художников собрали в музее

Не первый год в стенах Иркутского областного художественного музея проходит любопытная выставка – одна из немногих, что сулят сюрпризы. Ее участники не состоят в профессиональном союзе и по большей части даже не имеют профессионального образования. Однако многие из них по праву могут занимать место в искусстве – порой даже с большими основаниями, чем иные профессионалы. 

Свободных художников собрали в музее
Фото: baikal.mk.ru

Тамара Драница, искусствовед музея, представитель старшего поколения, вдохновитель и бессменный организатор этой выставки, уверена в том, что архитекторы, психиатры, отшельники, пенсионеры – все участники «Независимого формата» -- достойны внимания самой взыскательной публики.

Настоящие реалисты чуют новизну

Тамара Драница приехала в Иркутск уже после того, как под иркутскую художественную школу был подведен базис. Фатьянов, легендарный директор музея, и старые искусствоведы приложили руку к тому, что она стала широко известной, а музей блистал замечательными экспонатами. Юная девушка, окончившая Ленинградский институт живописи, скульптуры и архитектуры им. И. Е. Репина, в 1973 году осела в Иркутске.

В залах Иркутского художественного музея. Фото: baikal.mk.ru

-- Я думала, где бы подработать. Списалась с Красноярском, меня туда пригласили. Путешествовала по Сибири. Приехала в иркутский музей – и обалдела. Пуховская, которая тогда была директором музея, меня пригласила на работу. Я могла бы, поработав, уехать отсюда. Но в Иркутске в конце семидесятых была потрясающая творческая атмосфера: художники, писатели дружили, собирались в мастерских, кто-то у Костовского, кто-то у Галины Новиковой. В те годы я печаталась и в «Восточно-Сибирской правде», и в «Советской молодежи» – и все нам сходило с рук, цензура была у нас мягкая, даже фамилию цензора помню – Козыдло.

Важным для молодого искусствоведа стало и то, что иркутские мэтры-реалисты Алексеев, Рогаль и другие были открыты новому в искусстве. Реалисты принимали в Союз «пьющих гениев» -- Шпирко, Коренева, Десяткина и других, кто трактовал действительность по-своему. Им давали мастерские, их работы приобретал музей.

--То есть их могли оценить по достоинству – новаторство, мастерство, порыв?

--Конечно. Я скажу, что даже первые секретари обкома были очень чутки к искусству. Послевоенные люди остро чувствовали настоящее. А уж художники – тем более. Но это нормально, естественно. Вспомним случай из истории: Маяковский как-то приехал к Репину в надежде его поразить своей оригинальностью, ожидая какого-то неприятия. Но Репину он понравился! Настоящие реалисты остро чуют новизну и всегда ее поддерживают. Так и у нас было -- поругают старики молодых для формальности, на выставкомах. Но приезжают музеи сибирские и хватают их картины… В Иркутске жить было можно.

Тревожно-депрессивный процесс

-- Сегодня вы характеризуете творческий процесс в Иркутске как вялотекущий и тревожно-депрессивный. Когда все изменилось, кода он стал таким?

-- К нулевым годам все уже было ясно: классики ушли, ушли и многие значительные молодые художники. Повсюду была тревога: людям хотелось жить, а жить было не на что. И началось страшное время. Кому посчастливилось найти себе покупателя-коллекционера, воспитать его вкус, тот нашел себе поддержку и до сих пор живет более или менее. А остальные – как и раньше – работают исключительно на творчество, для себя, не думая о дальнейшей судьбе своих произведений. Сейчас многие из тех, кто подавал большие надежды, пишут на заказ. Петр Ончуков был здесь хулиган в хорошем смысле, а в Москве ему сказали: будешь делать то, что выгодно галеристу - и он жутко изменился. И, думаю, он жалеет, что уехал.

-- Девяностые закончились, а художнику легче не стало?

-- В России направленность на сувенирную культуру. В искусстве тоже. Но чтобы уже совсем плохо не выглядеть, проводятся зональные выставки. Государство дает какие-то деньги – но одновременно тихой сапой художников выдавливают из мастерских. Такая политика везде. Председателю Иркутского отделения Союза художников Наталье Сысоевой, которая работает директором нашего музея, удалось на 5 лет продлить аренду мастерских (их мало, они переходят от одного художника к другому по факту смерти). А что дальше? Мы помним, как в 90-е ходили рейдерские компашки, которых прельщали мастерские на верхних этажах -- и били художников, и всякую травлю устраивали. Девяностые никуда не делись -- рядом бродят.

-- Но и художников ярких мало, почти нет.

-- К сожалению, на выставках глаз уже почти не на что положить. Но потому-то художников и нет, что они хрупкие существа, и раньше государство их опекало, а потом все перекрыли. Это сугубо внутренняя политика. Но кому это надо? Тем более что российские художники по-прежнему очень востребованы на Западе. Иркутянка Вероника Лобарева в Италии – и там фурор. Выставка Анатолия Костовского в Музее русского искусства в Филадельфии – там полный шок. А наш народ разучился смотреть картинку. Он от искусства оторван, искусство больше ему не принадлежит. А я ведь прекрасно помню, как мы в деревню Игнино, в совхоз-миллионер, где была галерея, филиал музея, возили работы. Теперь, конечно, никакой галереи там нет и в помине.

Идея и дар

-- Вы с завидным постоянством продвигаете проект «Независимый формат», куда приглашаете непрофессиональных художников. Вы считаете, что именно они могут оживить искусство?

-- Эмоциональное оскудение личности – это диагноз представителя общества потребления. Оно и приводит к тому, что люди не знают, как воспринимать искусство, а многие представители искусства не могут оценить новизну. Но они даже не виноваты. Может быть, это вообще дефект какого-то гена или его отсутствие. И такие маленькие проекты, как «Независимый формат» -- в меру дерзкие -- нужны, чтобы не дать этому гену засохнуть окончательно.

-- Все художники «Независимого формата» -- самородки?

-- Есть и самородки, которых учить не надо. Это 67-летняя Галина Распопина, есть Владимир Щербинин, есть Андрей Семенов из Усолья. В коллекции художественного музея есть работы Семенова – раньше этого не могло случиться, потому что он художник непрофессиональный. Я надеюсь, что у нас и Распопина будет, и Щербинин. Музей расширяет пространство: эти люди не имеют специального образования и не состоят в профессиональном союзе, но они и не самодеятельные художники. Они работают в философском контексте, у каждого есть идея, особый дар. Что им делать среди бабушек, рисующих березки?

-- Откуда берутся независимые художники? В каких направлениях они работают?

-- Параллельное культурное пространство у нас, оказывается, очень обширное. У современного философа Мераба Мамардашвили есть термин: распятый человек. Так вот, чтобы воссоединиться внутри себя, чтобы соединить обыденный, обывательский мир и мир творческий, люди интуитивно приходят в искусство. У многих сначала было просто любопытство, а потом это стало «диагнозом».

Все наши независимые художники работают в разных направлениях. Есть, кстати, у нас и реалисты. Нам говорят: к чему реалисты, вы же независимый формат? Но дело в том, что, к примеру, традиции русского пленэра -- это сегодня тоже проблема. Нужно не только этюды уметь писать, но и мыслить русским пленэром, это особое волнение души, мировоззрение. Русский пленэр и французский пленэр, к примеру, - абсолютно разные вещи. Там – мгновение, случайность, рассыпуха. А у нас -- светопись, которая собирает объект. В этом самобытность и в этом-то главная трудность: одно дело - просто зарисовать для удовольствия, помазать, а другое – собрать объект, изучить его. Вероника Лобарева, которая занимается этим в пейзажной живописи и которая уже хорошо известна Европе, будет участвовать в «Независимом формате». И это прекрасно. Ведь у нас были Костовский, Рубцов, Тетенькин, а теперь это стало забываться. Все наши умники понимают, что загвоздка в традиции. И художники рискуют, ищут пути – пытаются увидеть вечные проблемы и найти язык, на котором можно по-новому говорить об этих проблемах.

-- Что еще станет неожиданным для зрителя на этой выставке?

-- Мы будем наблюдать, как чужая культурная стихия влияет на творческое самосознание—на примере Алексея Третьякова, который подолгу живет в Германии, у него галерея в Лейпциге. Влияние немецкой школы на Третьякова уже остро чувствуется. Образование у него относительное: художественная школа и мастерские, по которым он путешествовал. Он непрофессионал, но так умеет рисовать, что училище наше профессионалов такого уровня давно не выпускает. Это его дар, природный.

На примере Андрея Семенова рассмотрим культурные медитации -- он изучает искусство Мезоамерики, Египет, а потом начинаются медитации.

Вячеслав Сизых рисует «Битлз» – в этой всемирной субкультуре уже есть свои каноны, почти иконописные, и он представит три работы. И так далее… Это будет совсем не то, что мы наблюдаем в «офисах культуры».

Сердечные порывы

-- То, что происходит в «официальных офисах культуры», вам скучно?

-- Ну, художник -- это же не тот, кто умеет уши рисовать и ноги, и писать с натуры. Это же состояние души. Это же ген. Он далеко не у всех присутствует. Этот «мутант» сидит в человеке, он подвигнет его на творчество, как бы там ни было, где бы ни был человек и в каком бы положении ни оказался.

Замечательно, что в произведениях, которые отобраны для выставки, нет голого отрицания и нигилизма, есть идеи, есть эмоции. Не будет равнодушных работ на нашей выставке. А на «официальных» выставках никаких идей уже не увидишь, главное, чтобы, как в домах средней буржуазии, быть не хуже других. Но российское искусство всегда привлекало именно эмоцией эстетической, порывом сердечным. На Западе нет никаких уже порывов, они кончились в начале XX века. Уже Сальвадор Дали – не протест, а игра. Блестящая, хитроумная, но игра.

-- Художники «неформата» по определению одиноки? Может быть, такие художники сознательно выбирают одиночество?

-- Среди них, конечно, есть отшельники. К примеру, Геннадий Уланкин живет в полном одиночестве на 80-м километре КБЖД, в 10 км по узкой тропочке от порта Байкал. В распадке поставил мастерскую, где пишет по полгода. И пишет то, что видит: зимовьюшки, лесных людей, живущих тайгой. Это не городские бомжи, это совсем другой тип человека. Уланкин в старой социальной проблеме человека увидел вот это: как можно благородно выжить в этом мире. В свое время его хвалили, но по каким-то причинам он не вступил в Союз. Много лет преподавал в художественной школе в Шелехове, а потом, может быть, разочаровался в чем-то. Теперь вот потихонечку возвращается в творческое сообщество. Разных судеб много, многие действительно творчески очень одиноки. То ли природная скромность не позволяет им лезть на глаза, то ли, действительно, желание оставаться в изоляции. Но скорее всего, это несознательное желание, они даже не подозревают, что находятся вне формата.

-- Они делают шаги, чтобы приблизиться к профессиональному сообществу, к Союзу?

--А кто их туда возьмет? Это консервативная организация. Раньше было так же. Почти все такие художники испытывают творческое одиночество, у них нет мастерских, и они страшно разобщены. Единственное, что изменилось по отношению к независимым художникам -- это политика художественных музеев. Практически во всех музеях уже есть такие отделы. Отделы философского наива.

Фото: baikal.mk.ru

Анонс мероприятий Иркутского областного художественного музея смотрите по ссылке: http://www.museum.irk.ru/page/noch_museev.html

Что еще почитать

В регионах

Новости региона

Все новости

Новости

Самое читаемое

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру