«У нас свободой пахнет»
Катангский район, территория которого 140 тысяч квадратных километров, занимает одну шестую всей Иркутской области. Это больше всей Греции, три с лишним Дании, столько же Швейцарий – и так далее. Но живет здесь меньше четырех тысяч человек. Из них чуть менее двух тысяч – в райцентре, Ербогачене. Прочие деревни, которых из сорока послевоенных осталось к нашему времени тринадцать, административно привязаны к нему.
Здесь нет никакой промышленности, нет по большому счету сельского хозяйства, нет даже коопзверопромхоза. Военкомат и тот забрали в Усть-Кут. Есть бюджетники, которые обеспечивают порядок цивилизованной жизни. Есть коренное население, которое все больше теряет почву под ногами и своих оленей. И есть нефтяники, которые качают природные богатства, платят хорошие налоги в бюджеты всех уровней и нарушают природный баланс, за что и нелюбимы местными – ведь каждый здесь охотник и рыболов. Включая женщин. Заведующая отделом культуры, хрупкая, похожая на балерину, уезжает на недельные рыбалки с мужем. У каждой в хозяйстве есть зимовье – местные дачи глубоко в тайге, в охотничьих угодьях. Женщины обустраивают свои «фазенды» и приводят их в порядок после визита медведей.
По зимнику до областного центра – двое суток, почти две тысячи километров. По воздуху – почти три часа на АН-26. Чтобы слетать в Иркутск и вернуться, нужно выложить больше 16 тысяч рублей. Причем весной и осенью выехать бывает невозможно – тает зимник и размокает взлетная полоса.
Но в общем все довольны. Говорят: «У нас свободой пахнет». Сейчас, может быть, даже больше, чем раньше – сейчас Катанга интересна власти только как нефтегазовая территория, развивать ее никто не собирается.
Российская история непредсказуема. Сначала цари хотели пушного ясака, промысловики старинных времен зверя выбивали с жадностью и тайгу опустошили. Потом насадили здесь сельское хозяйство – в зоне рискованного земледелия, но крестьянство пересилило природу и собирало достойные урожаи. Потом советская власть требовала и ясака, и пшеницы, и рыбы – и перебила в 37-38-м самое крепкое мужское население. У катангчан, бодайбинцев и жителей ближайшего к Ербогачену Киренского района был один палач – старший лейтенант ГБ Борис Кульвец, безумный латыш, в списках его жертв – 4 тысячи человек, столько же, сколько теперь живет в районе.
В пятидесятых деревни укрупнили, согнали всех в большие села. Эвенки протестно уходили в эвенкийский национальный округ, а вместе с ними и русские – сколачивали плоты, грузили на них пожитки и плыли по Нижней Тунгуске.
Пережив социализм на положении экзотических выселок – популярным был район, ехали сюда писатели, артисты, на валютную охоту везли иностранцев, в девяностые катангчане оказались лишены и сельского хозяйства, и оленеводства, и даже охотхозяйство едва шевелилось. Деревня Инаригда, куда под конец советского времени заехало много молодых специалистов-охотоведов из тогдашнего Свердловска, сегодня состоит из двух жилых домов. В одном проживает семья – муж да жена. В новых условиях они вольно охотятся, чем и живут.
– Он в одном зимовье, она – в другом. А что делать, если вышла замуж за охотоведа… – рассказывают библиотекари. Библиотеки – то, что связывает все поселки, будь в них четыреста жителей или же десять. Как только устанавливается зимник – проезжая зимняя дорога – директор центральной библиотечной системы Елена Бирюкова садится в микроавтобус и едет навещать свое хозяйство. Путешествие ее длится две недели. Участники экспедиции жгут костры и спят в машине.
Количество оленей держат в тайне
Окультуривание, надо признаться, сыграло здесь и негативную роль.
– Сначала учителя ездили по стойбищам и учили грамоте там. Потом стали выдергивать детей и привозить их из тайги в поселки, в школы. Нужно было привозить только тех, кто хочет учиться, а они выдергивали всех. У нас в классе был мальчик, который всегда тосковал о своем стойбище, хотел к своим оленям. Он рисовал их – эвенки ведь природные художники, у них чутье, чувство цвета, – вспоминает Елена Николаевна.
Маленькие эвенки не знали русского языка. Их водворяли в ербогаченский интернат северного типа – на полное государственное содержание, что облегчало жизнь родителям, часто многодетным. Раньше интернат был бесплатным, сейчас родители платят. Но дети всегда хотели домой – и сейчас хотят.
– Мы надеялись спасти эвенков, но развратили. Было такое: они стыдились быть эвенками. Правда, позднее, когда льготы для малых народностей пошли, у нас даже украинцы в КМНС записывались, – вспоминает библиотечный методист Ирина Георгиевна.
КМНС – так называются эвенки на языке государственной власти: коренные малочисленные народы Севера. В Иркутской области их осталось полторы тысячи. Шестьсот с лишним проживают в Катанге. Оленей, с которыми накрепко связан кочевой образ жизни эвенков, держат только три семьи, которые живут в стойбищах.
– А сколько всего оленей? – спрашиваем у главы района Сергея Чонского.
– Не говорят. Отвечают, что это их тайна. Но мы прикидываем, что где-то 300-400 оленей на всех.
Получается, по одному оленю на каждого второго эвенка. И поголовье уменьшается – из-за пожаров и волков. Катангский – самый горимый район в области, площади пожаров здесь самые большие. Возникающие от сухих гроз, которых стало в последние годы много больше (за лето было лишь два дождя), пожары уничтожают корм оленей ягель. Лесоустройства федерация не проводит. На тушение пожаров махнули рукой – горит далеко от населенных пунктов. А волки размножились из-за того, что нет на них охоты.
– Эвенки добыть волка не могут – это же машина для убийства. Травить ядом их нельзя. Но в этом году наконец нам должны дать три миллиона на отстрел с вертолета, как в советское время.
А чтобы освежить и пополнить стада, администрация намерена завезти сюда новую кровь – новых оленей.
Вопрос о последней корове
Русское население, со временем перенявшее некоторые привычки эвенков, кормящее, как они, огонь и реку для привлечения удачи и отведения бед, ведет здесь своеобразную жизнь. С оленями она не связана. Связана, скорее, с последней коровой. Помимо охоты, рыболовства и государственной службы, занимаются здесь сельским хозяйством – крестьян когда-то было здесь много, и зерно, несмотря на климат, получалось достойное. В нынешнее время не о зерне речь, а хотя бы о картошке, на которой выжили в девяностые.
Но почвы здесь – желтый песок. Надо его удобрять – а скота почти не осталось.
– Ходим по улице, подбираем навоз за последней коровой. Анекдот: даже договаривались, кто на какой улице подбирать будет.
Бросить сельское хозяйство никак нельзя – даже если у тебя хорошая зарплата, деньги в один прекрасный момент могут оказаться цветными бумажками: в ноябре, когда останавливается навигация, местные магазины пустеют. К этому времени народ сметает с прилавков все. И ждет, когда установится зимник, и питается тем, что заготовлено и добыто. Сергей Чонский называет зимник дорогой жизни – и отсылает к другой дороге, которая могла бы сделать жизнь района более комфортной.
– Если бы дорога «Вилюй» прошла через Ербогачен, то решены были бы проблемы и с аэропортом, и инвестор бы пошел. И цены бы в магазинах упали.
Аэропорт – в глобальном смысле есть та самая «последняя корова», вокруг которой сосредоточились все чаяния и сомнения местных. Один из двух самых богатых, нефтяных, районов области, дающий 1\5 областного бюджета, страдает из-за песчаной взлетки. Администрация дошла до премьера Медведева – потому что все взлетные полосы принадлежат федерации.
– 1,8 миллиарда стоит построить новую. А населения у нас маловато, чтобы так вкладываться.
Чонский объясняет, что и с нефтяниками (которые пользуются сейчас Талаканским аэропортом в Якутии) он договорился о помощи, но федерация считает нецелесообразным начинать такую дорогую стройку.
Естественно, что в отсутствие сообщения и людей на жительство в Ербогачен не заманишь. Поэтому глава администрации думает, как быть с благоустроенным общежитием, которое построено специально для молодых преподавателей и врачей—там живет только семья учителя музыки, а обслуживают общежитие шесть человек.
– А что будет, когда все больничные кадры одновременно встанут и уйдут? – разводит руками Чонский, мечтая, очевидно, о том, чтобы вернули послеинститутское распределение. Все врачи здесь пенсионного возраста, областная программа по привлечению молодых специалистов в село, которая дает 1 миллион подъемных кандидату, здесь не работает.
Впрочем, ситуация с дорогой и аэропортом противоречивая. Недаром же здесь устроили коррекционную школу, созданная специально для того, чтобы содержать девиантных бегучих мальчишек из городов. Школу всегда показывают высоким гостям типа губернаторов. Хотя это примерно так же, как водить губернаторов в тюрьму – дети тоскуют, страшно хотят домой. Семь лет назад мальчик Рома Сороковиков почти сбежал, спрятавшись в шасси самолета – до Иркутска не долетел, самолет сел в Киренске. Рома был героем местной детворы. Взрослые прозвали его Икар.
Местные жители, в том числе и мэр района, понимают, что и аэропорт, и дорога – это палка о двух концах. На одном уровень жизни и прогресс, а на другом природа и чистота духа, если хотите.
– А вдруг это все будет – все, о чем мы мечтаем? И полоса, и дорога. Загибнет район, – размышляют библиотекари. Они угощают нас местными деликатесами – рыбой тугун и сохатиной, которая здесь вместо говядины. И рассуждают о грядущем путешествии по зимнику.
