Современно? Более чем. Недаром в звучании красноречивого шоу то и дело проскальзывали пелевинские интонации, аллюзии, смыслы. А сеть паутины, распростертая над постоянно менявшимися внизу декорациями, читалась как прямая отсылка к марионеточным нитям, которыми привязала новых халдеев вечная Вавилонская блудница Иштар из «Generation П». В социальную сатиру булгаковской пьесы дьявольских красок добавил персонаж Воланда из «Мастера и Маргариты». В прологе и в финале он лихо поет оперную арию Мефистофеля в роковой аранжировке, его исполинский плащ с кровавым подбоем инфернальными крыльями осеняет актеров и зрителей, отсвечивая в космос.
Так история прогоревшего на пике теневого бизнеса мадамы Зойки Пельц – владелицы ночного «ателье» с красотками — превращается в картину нравственного разложения, приобретающую апокалиптический размах. Глубоко символична сцена презентации «моделей» сластолюбивым клиентам из развращенной номенклатуры: в качестве товара демонстрируют монашку, пионерку и чертовку. Когда невидимые носильщики в темноте поднимают над подиумом почти прозрачную женщину-ангела с лучезарными крыльями, мы понимаем сценическую метафору безошибочно: здесь торгуют душой. Приставания одного из напившихся в зюзю посетителей к оголенному манекену, у которого при попытке поцелуя отваливается неодушевленная голова, - это танец со смертью, судороги властвующего тела, презревшего в себе «образ и подобие» Творца. Зойкина квартира – микромодель поколения нового Вавилона, поколения Пи, зеркальное отражение «общества потреблятства», как назвала его современная питерская писательница Ирина Дудина.
Все здесь скоропреходяще, зыбко, ненадежно, тревожно и суетно. Много мелькания: сменяющихся декораций, световых эффектов, костюмов, манипуляции с реквизитом и даже жонглирование предметами, неуклюжие фокусы кустарного уголовника- администратора борделя, беготня артистов по залу, элементы акробатики и эквилибристики. Все происходящее - театр в театре: Воланд из «Мастера и Маргариты» показывает нам, приравненным к москвичам из романа, представление о Зойкином коммерческом предприятии. Еще больше это напоминает цирк на потеху темным силам – маскам-призракам, таящимся в уголках сцены, пробегающим в толпе людей. Они выжидательно наблюдают за действием, то и дело незримо вмешиваясь в драматические трюки, упиваются человеческой глупостью, подлостью и бессилием перед искушениями. Наконец, они являются открыто в роковом образе «комиссии» - всемогущего тайного контролера и неотвратимого карателя, этакой дьявольской армии, в чью ловушку так легко попадаются нарицательные персонажи.
Чуть ли не весь состав театра задействован в спектакле. Он очень мультифигурный, многотипажный, построен на выпуклых репликах не столько живых характеров, сколько ходячих амплуа. В этом формате актеры-томичи показали себя с самой лучшей стороны. Они психологически объемны, точны, гротескно ярки, остры и колоритны. Заслуженный артист России Александр Винниченко в роли излюбленного объекта булгаковской сатиры – председателя домкома — в рисунке образа поднялся до пантомимических высот. Его гуттаперчевые нервные руки доносят лихорадочную дрожь по взятке до самой галерки. Заслуженный артист Бурятской республики Всеволод Торунов даже окрасил интонации своего героя – китайского наркодилера — нисходяще-восходящей тоникой сынов Поднебесной. Кокетница горничная Ольги Райх – настоящая мелкая бестия. Бывший аристократ и эстет, а ныне наркоман и альфонс в исполнении Олега Стрельца – недвусмысленный слепок опустившегося богемного сноба. Все эти актерские виньетки создают круговорот страстей, панораму грехов, броуновское движение лишенных воли маленьких человечков, над которыми грохочет раскатистый хохот Князя тьмы. Тут нет ни одного светлого образа, нет, по большому счету, ни одного живого участника. Ведь, по глубокому выражению оракула нашей эпохи Пелевина, «единственным субъектом вечности является тот, кто хоть изредка про нее вспоминает». Думается, что сам автор пьесы – мученик пошлости Михаил Булгаков, наверное, был бы доволен дерзновенными привнесениями в ее ткань, которые позволили себе креативные томичи.
Оставляет сомнения только одно. Не слишком ли зрелищным и захватывающим воспринимают спектакль ребята, пришедшие в театр? Не заслоняют ли феерия, черный юмор и рев электрогитар экзистенциальный ужас разыгрывающейся «человеческой комедии», совсем не такой веселой, как кажется на первый взгляд. Зрители на спектакле явно не скучают. Они много аплодируют, дружно хохочут, испускают вольные возгласы. Но многие ли из них понимают, что смотрятся в магический кристалл, в метафизическое зеркало, отражающее наш коллективный облик? «Над кем смеетесь? Над собой смеетесь!» - таков пафос булгаковско-воландовского представления. Впору ведь и скорбеть, и посыпать голову прахом. «При реках Вавилона, там сидели мы и плакали…» - этот беззвучный рефрен сопровождает сочное шоу тонко, тихо, мерцательно…Почти эфемерно.
